Маска времени

Пришлось тащить мертвого старика за собой по снегу, сил было мало, казалось, он навечно привязан к этому трупу. Но вот умирающий дипломат оказался совсем рядом. Глубоко вздохнув, Джозеф начал разжимать пальцы Игнатьева, пытаясь забрать нож. Взгляды их встретились, когда они слабо боролись в снегу.

Дипломат открыл рот, пытаясь сказать что-то, но вместо слов из горла хлынула кровь. Нож оказался в руке Джозефа.

Борьба забрала его последние силы, а боль разлилась но всему телу.

Немного придя в себя и перевалившись на другой бок, Джозеф принялся ножом пилить замерзшую веревку, чтобы освободиться от мертвого старика.

АНГЛИЯ

Туман постепенно рассеивался. Дэвид почувствовал, что мостовая покрылась тонким слоем льда и скользит под ногами. «Бентли» ждал его, как было условлено, на Грейт-Рассел-стрит: контуры автомобиля подсвечивал красный свет фар, выхлопной дым сливался с туманом. Уоллас открыл дверь, и Дэвид Годболд, забравшись внутрь темного салона, поймал понимающий взгляд шофера в зеркале.

— Домой, Уоллас, домой.

— Очень хорошо, сэр.

Больше не о чем было говорить. Уоллас служил у Дэвида с 1952 года и знал многое, чего не должен был знать больше никто. За семь лет у них выработался свой молчаливый код.

Дэвид услышал, как куранты Биг Бена пробили половину второго, когда автомобиль тронулся. Дома, поднявшись наверх, он увидел, что дверь в кабинет слегка приоткрыта.

Эвелин сидела за письменным столом, положив подбородок на руки. Рядом с настольной лампой лежал голубой конверт с надорванным краем. Дэвид почувствовал знак беды, но решил не придавать этому значения.

Подойдя к жене, он поцеловал ее в висок и ощутил, как нежна и тонка кожа у Эвелин. Запах французских духов показался ему незнакомым.

— Привет, дорогая, — непринужденно обратился Дэвид к жене.

— Здравствуй.

— Рад видеть тебя. Извини, что поздно вернулся, прения всех так раззадорили, что и сейчас их не унять. Но я знал, как ты ждешь меня, поэтому решил удрать пораньше.

— И проехался, конечно, через Говер-Мьюс, — продолжила Эвелин, холодно глядя на мужа.

Дэвид почувствовал, как холод заползает в душу.

— Не пойму, о чем ты говоришь?

— О маленькой стенографистке, крашеной блондинке. Кстати, как ее зовут? Кажется, Мойра?

Улыбку будто смыло с лица Дэвида.

— Моника, если тебе так хочется знать. Думаю, мне надо выпить.

Эвелин не отрываясь смотрела на мужа, пока тот наливал себе виски.

— Говорят, она хуже, чем все остальные твои шлюхи. Настоящая плебейка. Дэвид вдруг почувствовал себя очень усталым:

— Ты что, решила нарушать все правила?

Эвелин не выдержала и расхохоталась:

— А что, существуют какие-то правила? Извини, я не знала. Тебе следует прислать мне копию.

— Может быть, мы подождем с этим до утра?

— Нет. Я не могу ждать.

— Значит, ты приехала в Лондон только для того, чтобы поговорить со мной о Монике?

— Нет, — отрезала Эвелин и бросила через стол конверт в сторону Дэвида. — Это пришло в Грейт-Ло. Адрес на обороте. Читай.

— Письмо от какой-нибудь оставленной любовницы?

— Прочти, сам узнаешь.

Дэвид протянул руку и взял конверт. Количество иностранных марок удивило его. Письмо было отправлено из Италии. Он читал — быстро, прыгая по строчкам, — и лицо мрачнело с каждой секундой. Молча положив лист бумаги на стол, он даже не взглянул на жену.

— Это правда? — быстро спросила Эвелин. Дэвид поднес виски к губам:

— Что правда?

— Ребенок? Он твой?

— Возможно.

— Возможно?

Дэвид сделал еще один глоток.

— Да. Возможно.

Эвелин вскочила и подошла к окну.

— Дэвид, не увиливай. Я могу вынести многое, но твое двуличие меня бесит.

Одним рывком она раздвинула тяжелые шторы, повернулась и посмотрела на мужа. Эвелин выглядела совершенно спокойной. Дэвиду почудилось, будто промозглый лондонский туман ворвался в комнату.

— Если ребенок не твой, то зачем же ты тогда посылал все эти годы деньги?

— В знак благодарности. Во время войны они прятали меня от нацистов.

— А ты отплатил им тем, что сделал беременной их дочь, да?

Лицо Дэвида помрачнело.

— Мы говорим о вещах, которые Бог знает когда произошли.

— Знаю. Девочке уже 15 лет. И десять фунтов каждый месяц ты платил ей. Мог бы и побольше.

— В 1945 году это было все, что я мог себе позволить.

— Но сейчас-то ты богат.

— Нет. У меня просто богатая жена.

— В свидетельстве о рождении стоит твое имя?

— Думаю, что да.

— Ты платил им с 1945 года, значит, косвенно признал свое отцовство?

— Но я никогда не считал ее своей дочерью.

— Тогда кто же настоящий отец?

— Думаю, на это могла бы претендовать половина Италии.

— Что случилось с матерью?

— Умерла.

— Как?

— При родах.

— Сколько ей было?

— Восемнадцать.

— Значит, она умерла совсем девочкой, родив тебе ребенка? Простая деревенская босоножка, чья семья дала тебе кров, рискуя при этом собственной жизнью. И ты говоришь еще, что половина Италии могла бы быть отцом ребенка?

Впервые за весь вечер и за многие годы Дэвид Годболд почувствовал, что краснеет.

— Не будь сукой, Эвелин.

— Может быть, за столько лет я заслужила большего уважения?

— Это произошло в середине войны, задолго до того, как мы поженились. При чем здесь ты?