Маска Владигора

Когда же все приготовления к купанию были завершены, одна из женщин вошла в княжеский дом, где за столом в одних портах да нижней рубахе, с кружкой духовитого меда в руке сидел Бадяга. Баба низко поклонилась ему и сахарным голосом сказала:

— Пожалуй купаться, касатик ты наш, князюшка! Сокол ты наш яснокрылый!

Бадяга, не стесняясь женщины, лениво стащил с себя рубаху и порты. С тех пор как поселился он в лесном городище и отыскал сокровища Велигора, обрюзг Бадяга. Не было ему нужды размахивать мечом, грабя путников на большой дороге. Если раньше был он широк и плотен, но не жирен, то теперь пузо его бурдюком свисало, опустились плечи, груди жирные похожи были на бабьи титьки. Весь он колыхался, когда шел к бочке, где уж поджидали его три бывших разбойницы, теперь наложницы его. Другие в ряд стояли в стороне, руки на груди сложив.

— Ну, орел ты наш могучий, ястреб остроклювый, полезай-ка, полезай! — елейным тоном обратилась к Бадяге одна из баб, приставив к бочке: коротенькую лесенку.

Поддерживая под обе руки, женщины поднимали Бадягу, а он, осторожно ступая по перекладинам лестницы, говорил им строго:

— Глядите, вороны, не уроните меня!

— Не уроним, ястребок, не уроним! — успокаивали его. — А упадешь, так на наши белые ручки!

Добравшись до края бочки, Бадяга неуклюже перевалился через ее край, выплеснув чуть ли не половину всей воды и обрызгав стоящих рядом женщин. Наконец устроился он на внутренней скамеечке, а уж ему несли большой ковш темного, густого хмельного пива. Осушив его, Бадяга крякнул, сказал: «Эх, добре!», а потом махнул рукой:

— Пойте!

Женщины, выстроившись в ряд, тонкими, высокими голосами затянули:

Сокол ясный в небе порхал,
Притомился молодой.
Пусть скорей на землю грянет
Да омоется водой!
Мы водицу ключевую
Приготовим для него
И омоем ему перья,
Клюв и ноженьки его-о-о!

Песельницы все голосили, а уж Бадяга мановением руки подал знак другим женщинам, а они уже знали, что им делать. Вначале к бочке подступила та, что держала горшочек с мылом. Приготовлено было оно из бобрового жира, на настое ночной фиалки. Вылив на голову Бадяги содержимое горшочка, принялась она волосы его и бороду мыть-скоблить. «Князь» фыркал, отдувался и время от времени бормотал:

— Ах, хорошо, воронушки мои, ах, ладно!

Когда с головой было покончено и Бадяга, привстав в бочке, промыл глаза и разлепил их, то увидел не обмывальщиц тела своего, нет!.. Правда, тоже женщину узрел он, но долго понять не мог, как появилась она здесь и что понадобилось ей от него, властелина Гнилого Леса.

— Сядь, Бадяга, в воду! — с презрением сказала Любава, когда убедилась, что дружинник узнал ее. — Сядь, стыд свой укрой, не срамись перед княжной. С девками своими ты, замечаю, совсем стыд потерял!

Бадяга, скорей не приказу княжны Любавы повинуясь, а от изумления так и плюхнулся в воду, зад себе отбил, неловко на скамеечку сев, но боли не почувствовал. Глаза широко раскрыв, моргая, спросил:

— Откуда ж ты взялась, Любава?

— Из Ладора, вестимо! — с ненавистью ответила княжна. — А теперь я у тебя спрошу: что же ты, дружинник, клявшийся Владигору верою и правдою служить, до Ладора не доехал? Али в полон тебя, вояку, эти девки взяли, чтобы в срамотном виде купать?

— Ну, зачем же… в полон, — шмыгал носом Бадяга, смущенно отводя глаза.

Любава, от злости покраснев, закричала:

— Изменщик ты подлый! Брата моего в Пустене бросил, одного оставил, вынудил его дружину из борейцев нанять, когда он в Ладор возвращался! За такие проделки, Бадяга, на стенах крепостных вешают вниз головой!

Бадяга, пряча глаза, проворчал:

— Ты меня не хули, Любава. Три дня я искал Владигора, к тому же сильно был удивлен, когда заместо него на ристалище урод объявился. Побоялся я твоей расправы, дружинники уговорили здесь, в лесу, остаться. Так и живем с тех пор. А Владигора видел я, когда сквозь лес проезжал. Напал я тогда на него, за борейцев отряд их принял. Уговаривал в Ладор не ездить, говорил, что не примут его там…

— «Не хули»! — чуть смягчилась Любава. — Да умная охулка лучше похвалы дурацкой! Как мне тебя не ругать? Вот если бы приехал в Ладор да все мне рассказал, что случилось, иное я бы отношение к брату имела, крепче б стала его защищать. Что ж, на твоих глазах был испорчен князь?

— О том и речь, — виновато бубнил Бадяга. — Утром был красавцем, потом личину надел, чтобы в последний раз состязаться, а как снял ее — урод уродом стал, страшилой, каких свет не видывал. Испортили князя! Но ты уж, княжна, меня извини — сильно мы с дружинниками гнева твоего опасались…

— Не думала, что ты такой криводушный! — с горькой усмешкой сказала Любава. — Ну давай, вылезай из бочки своей! Сидишь в ней, как водяной бесстыжий, а девки перед тобой русалками скачут!