Маска Владигора

— Следы волка до самой избушки Кривы этого шли! Много следов! Часто волк от дома Кривы в городище бегал, а после снова возвращался. Я же на полпути от его избушки к городищу засаду устроил, самострел зарядил, протянул бечевку, пять ночей караулил, и вот сегодня наткнулся волк, бежавший в ваше городище, на ту бечевку, самострел стрелу пустил — вот она торчит! Связал я лапы волку, морду ему петлей стянул, чтобы не кусался, на себя его взвалил да и понес. Сам не понимаю, как он дорогой в человека превратился, но не иначе как оборотнем был ваш бочар!

Но горячая речь Владигора всех равнодушными оставила. С сочувствием смотрели все на Криву, кто-то нагнулся, петлю снял с головы его, знахарь местный стрелу вытащил, тут же на рану наложил холщовую повязку. Бочар был жив, только тяжело дышал, и слышалось Владигору в его дыхании хрипение волка, которого тащил он на плечах своих.

Зашевелились губы раненого бочара:

— Не… я… это он — обо-ро-тень, тот, кто меня… убил… На… ли-цо… его смот-ри-те…

Сказал — и умер, так и застыв с открытым ртом. А жители городища на Владигора уставились в страхе. Всем казалось, что человек с таким лицом и не может не быть убийцей.

Мужик чернобородый, тот самый, что пользовался уважением у горожан, строго проговорил:

— Вот что, витязь! Откуда ты пришел сюда и зачем, нам неведомо! В наши дела соваться мы тебя не просили. Думаешь, у нас нет мужей, способных мечом и копьем владеть? Влез ты не в свое дело, вот и получилось… — На мертвого Криву показал. — Ступай, откуда пришел, там верши суд и чини расправу, а мы по своим законам живем, и ты мешать нам не смеешь. К тому же… — усмехнулся он, — рожей ты малость не вышел. Уходи от нас!

Владигор слушал его и не верил ушам своим. Он ждал от людей благодарности за то, что избавил их селение от оборотня, убивавшего их детей, они же не только не хотели благодарить его, но и обвиняли в убийстве соплеменника. И догадывался Владигор, что не верят они в добрые намерения его только потому, что он был уродом.

— Да поверьте же вы мне! — вдруг прокричал Владигор протяжно и хрипло, как зверь, попавший в яму охотника. — Поверьте! Я такой же, как вы, зачем же гоните меня?! Я готов служить вам, охранять ваше городище! Вот подстрелил я сегодня огромного волка, а он превратился в человека! Кому поверили вы? Оборотню этому, обозлившемуся на всех вас за то, что изгнали его? Жалеете его? Не надо его жалеть! Выройте яму поглубже, бросьте в нее проклятого, вгоните в грудь его кол осиновый, тогда не будет больше к вам ходить! Не сделаете этого, по ночам вурдалаком к вам являться станет, кровь вашу начнет сосать, вот тогда попомните меня! Лицо мое вас смутило! А про душу-то вы забыли? Другая она, не похожая на лицо.

Молчание, воцарившееся на площади, нарушил голос женщины. Говорила та самая мать, что пять дней назад оплакивала убитую волком дочку:

— Не может такого быть, чтобы при уродливом лице душа доброй была! Уходи от нас, сами с волком справимся, а ежели ты останешься у нас, то еще больше горя хлебнем!

— Уходи!

— Прочь отсюда!

— Не нужен ты нам такой! — раздавались со всех сторон гневные восклицания, иные горожане даже размахивали кулаками. Владигор же, побледнев от внезапного осознания, что он и впрямь не такой, как все, и никакими добрыми делами не вернуть ему любовь и доверие подданных своих, низко опустив на грудь голову, стараясь не глядеть на гневные лица жителей городища, побрел к воротам. Двинулся в сторону леса по той самой тропе, откуда недавно шел с волком на плечах.

Войдя в лес, он упал на колени, точно пригнула его к земле неведомая сила. Громкий крик вырвался из его горла:

— А-а-а-а! Отец мой Сварог! Перун Громовержец! Мокошь, Мать родная! Зачем вы позволили злым силам сделать меня таким? Почему допустили, что стал не нужен я никому? Что ж, проклясть мне вас, возненавидеть?! Нет, не сделаю я этого, хоть и нет на свете человека несчастней меня! Нет, не прокляну я вас, но лишь себя, уродство свое проклинаю!

Он достал из ножен кинжал, пальцем кончик потрогал — острый, как шило. К большой сосне подошел. Вначале ладонью провел по шершавой теплой коре. После кольчугу, рубаху задрал, рукоять кинжала в ствол дерева упер, на острие кинжала грудью навалился — хотел, чтобы вошел клинок в грудь в том месте, где билось сердце его. Почувствовал, как кровь полилась тонкой струйкой.