Маска Ктулху

Я знал, что в этот день ко мне снова зайдет шериф, и был готов к его приходу. Я ничего не слышал. Я объяснил, что предыдущей ночью был просто обессилен бессонницей, а теперь мне удалось уснуть, несмотря на шум, производимый козодоями. В ответ шериф весьма любезно рассказал мне, что сделали с коровами Осборнов. Убито семь животных, и во всем этом есть что-то очень странное, ибо обильного кровотечения не наблюдалось, несмотря на то, как разорваны были их глотки. К тому же, несмотря на зверский характер нападения, уже представлялось ясным, что убийство совершил человек, ибо нашли фрагментарные следы ног — к сожалению, отпечатков недостаточно для того, чтобы делать какие бы то ни было решительные заключения. Тем не менее, продолжал он конфиденциально, один из его людей вот уже некоторое время присматривается к Амосу Уотли: Амос иногда делал в высшей степени странные замечания, а поступки его были как у человека, подозревающего, что за ним следят, или что-то в этом роде. Шериф рассказывал все это очень устало, ибо действительно был утомлен, так как не ложился с того времени, как его вызвали на ферму Осборнов.

— А вы что знаете об Амосе Уотли? — продолжал он.

Я лишь покачал головой и признался, что знаю слишком мало обо всех своих соседях.

— Но я заметил его странные разговоры, — признал я. — Всякий раз, когда я с ним разговариваю, он говорит очень странные вещи.

Шериф нетерпеливо наклонился ко мне поближе:

— А он когда-нибудь говорил или бормотал о каком-то "кормлении" кем-то кого-то?

Я признал, что Амос действительно говорил что-то подобное.

Шерифа, казалось, это удовлетворило. Он откланялся, косвенным образом дав мне понять, что набирает очки по сравнению с моим заметным отсутствием успехов в раскрытии происшествия с моим братом. Я не был чрезмерно удивлен тем, что он подозревает Амоса Уотли. И все же что-то в глубине моего собственного осознания резко противоречило теории шерифа, меня тяготило какое-то смутное беспокойство — как сосущее воспоминание о чем-то недоделанном.

Утомление не покидало меня в течение дня, и я почти не мог ничего делать, хотя нужно было постирать кое-что из одежды, на которой появились какие-то ржавые пятна. После этого я не спеша стал исследовать, что мой двоюродный брат пытался делать с сетями, и я понял, что он связал их таким образом, чтобы что-то ловить. Что же еще, как не козодоев, которые, должно быть, и его тоже то и дело доводили до белого каления? Или же он, возможно, знал об их повадках больше, чем я, и, может быть, у него были более веские причины пытаться их ловить — не только из-за постоянного крика?

Днем я урывками укладывался поспать, хотя время от времени мне приходилось вставать и слушать потоки перепуганных разговоров, лившихся в телефонной трубке. Им не было конца: звонки раздавались весь день, и мужчины иногда тоже разговаривали друг с другом, а не только женщины, монополией которых линия была до сих пор. Они говорили о том, чтобы согнать весь скот в одно стадо и хорошенько сторожить его, но в таком случае все боялись сторожить в одиночку; говорили они и о том, чтобы по ночам держать всех коров в хлевах, и я понял, что именно к этому решению они склонились. Женщины, однако, хотели, чтобы после темноты никто вообще не выходил наружу ни по какой надобности.

— Днем Оно не приходит, — втолковывала Эмма Уотли Мари Осборн. — Ничего же не делается днем. Вот я и говорю: сидеть дома, как только солнце сядет за холмы.

А Лавиния Хоу уехала в Бостон вместе с детьми, как и собиралась.

— Собиралась и укатила вместе с детишками, и оставила там Лабана одного, — говорила Хестер Хатчинс. — Хотя он там не один: привез человека из Аркхэма, и они там вдвоем устроились. Ох, какая ж это ужасная вещь, это ж просто наказание Господне на нас — и хуже всего, что никто не знает, ни как Оно выглядит, ни откуда приходит, ничего.

Вновь возникло и повторилось суеверие о том, что из коров высосали всю кровь.

— Говорят, от коров и крови много не было, и вот почему — у них ее просто не осталось, — говорила Ангелина Уилер. — Господи, что же с нами со всеми будет-то? Нельзя ведь сидеть и ждать, пока нас всех поубивают.

Эти испуганные разговоры были чем-то вроде насвистывания в темноте: телефон давал им — как женщинам, так и мужчинам — ощущение меньшего одиночества, меньшей изолированности. Я не думал о том, почему никто из них ни разу не позвонил мне: я был посторонним, а люди извне редко принимаются в деревенские кружки вроде того, который образовался вокруг Распадка Харропа, раньше, чем через десять лет — если вообще принимаются. Ближе к вечеру я перестал слушать телефон вообще: усталость все еще давала себя знать.

А на следующую ночь снова появились голоса.