Маска Ктулху

— Что у вас случилось? — спросил я, усевшись рядом с ним в машину, на которой мы покатили в край высоких сосен. — Старик слег?

Кузен покачал головой.

— О нет, дело вовсе не в том, Тони. — Он бросил на меня странный, осторожный взгляд. — Сам увидишь, потерпи немного.

— Да в чем дело? — не унимался я. — Я забеспокоился, когда получил твое письмо.

— Этого я и добивался, — серьезно ответил кузен.

— Я абсолютно ничего не понял! — признался я. — Но, как видишь, приехал.

Он улыбнулся.

— Я знал, что ты приедешь. Мне было трудно, очень трудно. Я много раз вспоминал о тебе, прежде чем сесть и написать это письмо, поверь!

— Но если старик не заболел, тогда что?.. Ты писал, что он не в себе.

— Да-да, писал. Подожди, Тони, ты все увидишь сам. Мне кажется, у него что-то с рассудком.

— С рассудком! — воскликнул я, ошеломленный таким несчастьем; было невыносимо представить себе, чтобы такой блестящий ум, как дедушкин, мог безвозвратно угаснуть.

— Не может этого быть! — со стоном воскликнул я. — Фролин! Какого дьявола у вас тут происходит?

Он обернулся ко мне.

— Не знаю. Кажется, что-то ужасное. Если бы дело было только в дедушке! Эта музыка… и все остальное — звуки, запахи и… — Заметив мой взгляд, он отвернулся, явно заставив себя замолчать. — Ах да, я забыл. Не спрашивай меня больше ни о чем. Просто подожди, и все увидишь сам. — Он принужденно засмеялся. — Может быть, рассудок теряет вовсе не старик. Я думал об этом… у меня на то есть причины.

Больше я ничего не сказал, однако почувствовал, как во мне начинает зарождаться страх; сидя рядом с кузеном, я думал о Фролине и Джосайе Элвине, об их старом доме в лесу, среди высоких сосен, о шуме ветра и слабом запахе горящих листьев, долетавшем вместе с ветром откуда-то с северо-запада. В этой части страны смеркается быстро, и, хотя на небе еще переливались огромные аметистово-желтые волны вечерней зари, в лесу, через который мы ехали, было уже совсем темно. Из темноты доносились крики филинов и их более мелких сородичей — ушастых сов, что придавало ночи какое-то мрачное очарование. В остальном тишину нарушали лишь шепот ветра и тихий гул машины, пробирающейся по лесной дороге к дому Элвинов.

— Почти приехали, — сказал Фролин.

Фары автомобиля осветили искореженную сосну, в которую много лет назад попала молния; так и стояла эта сосна, словно иссохшие руки, протянув к дороге свои корявые ветви, — старый ориентир, на который обратил мое внимание Фролин; до дома оставалось не более полумили.

— Если дедушка спросит, — сказал кузен, — ты лучше не говори, что я посылал за тобой. Не думаю, что ему это понравится. Скажи, что просто заехал к нам погостить.

Слова Фролина меня удивили, но я не стал надоедать ему с расспросами.

— Он знает, что я приехал?

— Да. Я сказал ему, что получил от тебя письмо и еду встречать тебя на станцию.

Я прекрасно понимал, что если бы дедушка узнал, что Фролин послал за мной из-за его здоровья, то ужасно бы рассердился; и все же было в этой просьбе что-то еще, помимо опасения ранить дедушкину гордость. И вновь я ощутил этот внезапный, необъяснимый приступ страха.

Вдруг сосны расступились, и впереди показался дом, построенный еще моим двоюродным дядей в пятидесятых годах девятнадцатого века, когда в Висконсин прибыли первые переселенцы; в то время дядя занимался морской торговлей и приехал из Инсмута, мрачного и странного городишки, расположенного на океанском побережье Массачусетса. Это было на редкость несуразное строение, расположенное на склоне холма и утопавшее в его зелени, словно дряхлая старуха, напялившая пышные кружева. Невозможно сказать, в каком архитектурном стиле он был построен, поскольку архитектор явно презирал их все; впрочем, основные детали стиля середины девятнадцатого века он все же сохранил, что придавало дому нелепый и в то же время помпезный вид. Вдоль всего фасада шла длинная веранда, упиравшаяся в конюшни, где в прошлые времена держали лошадей, коляски и тележки и где теперь стояли два автомобиля — единственная часть дома, которую хоть один раз перестраивали. Над подвальным этажом располагались еще два с половиной этажа; из-за темноты было трудно определить, но, по-моему, дом был выкрашен все той же ужасной коричневой краской. Судя по неровному свету, пробивающемуся из-за оконных занавесок, дедушка до сих пор не удосужился подвести электричество, к чему я предусмотрительно подготовился, захватив с собой два фонаря — карманный и настольный, с запасом батареек.

Фролин завел машину в гараж, вылез и, прихватив часть моего багажа, повел меня на веранду, где находилась входная дверь — массивная, отделанная тяжелыми дубовыми панелями, с невероятно огромным железным кольцом. В холле было темно; свет в него проникал только через неплотно прикрытую дверь, расположенную в дальнем конце; я с трудом различил широкую лестницу, ведущую на верхний этаж.

— Сначала я покажу тебе твою комнату, — сказал Фролин, уверенно поднимаясь по лестнице. — Если тебе понадобится, смотри, тут на колонне висит фонарик, — добавил он. — Ты же знаешь нашего деда.