Маска Гермеса

- Мы гостили у своих друзей, на их частных владениях. Это допустимо, потому что так принято. Совсем другая история.

- Какая нелепость. Я не имею право на успех, потому что он будет оцениваться только моей принадлежностью к мужу моей тетки?

- Родителей, милочка, не выбирают.

- Но я выбираю поприще.

- Мы тебе желаем только добра.

- Все родители так говорят… А я что, хуже чужих людей? Для него мое обучение - копейки.

Упрекающий, но очевидный выпад, обескуражил мать.

- Так он для тебя почти не существует. И то чем я занимаюсь - благотворительность, где нет личной заинтересованности.

- Личная заинтересованность есть всегда.

- Нельзя быть такой эгоисткой.

- Требование права на выбор - эгоизм? Оплачивать обучение другим, но свою дочь превращать в падчерицу изгоя. Разве это не деспотизм? - с расстановкой, но повышенным тоном заявила Анна.

- Ты больна обычным юношеским максимализмом. Это пройдет. Тебе рано быть совсем самостоятельной. Мы живем в агрессивной, интригующей среде. Дядя наложит запрет на твою вольницу.

- Я не в клетке. Поеду в Париж, буду подрабатывать официанткой, - с издевкой ответила она.

С сожалеющим, но непоколебимым видом, Ирина Сергеевна вышла из гостиной, дочь также удалилась в свою комнату. Анна знала, что через какое то время мать вернется, снова ища с ней контакта, проверить, насколько сильно впечатление дочери и способна ли она еще сопротивляться.

Позже, она удостоверилась в том, что дочь не сникла от обиды и оставила ее в покое на продолжительное время. Однако упрямая Анна замыслила интригу.

Ее ограниченная свобода в развлечениях, и во всем остальном, не касалась доступа к Интернету. В течение нескольких последующих дней, она разослала обращения в ряд заграничных учебных заведений, чтобы ей предоставили стипендиальный грант, а также студиям и продюсерам для спонсорства ее начинаний в киноиндустрии.

Служба безопасности не просматривала ее электронную почту в момент передачи, иначе Панина старшая тут же пресекла этот коварный бунт. Вирус гласности был запущен. Попав в питательную журналистскую среду зарубежья, он распространился со скоростью эпидемии. До российской прессы он тоже докатился, однако, лишь в некоторые оппозиционные газеты. Хотя и этого хватило, как слабого голоса в горах с лавинной опасностью.

Однажды вечером, едва Ирина Сергеевна вернулась домой со службы, где она возглавляла благотворительный фонд, как ее энергичные шаги приблизились к комнате дочери, и дверь, с таким же щедрым в своей строгости жестом, распахнулась. На столешницу она бросила несколько российских газет. Анна боролась с волнением, хотя и готовилась к неизбежному скандалу.

- Ты хоть понимаешь, что ты натворила?

Анна взяла ворох бумаг, мельком взглянула на них и бросила на прежнее место, не вставая с кресла.

- Мало того, мне пришло несколько положительных ответов, - сдавленным голосом ответила она.

Несмотря на первоначальный царственно грозный вид, Панина старшая, бессильно опустилась на диван. С минуту собиралась с мыслями, опасаясь еще сильнее обидеть обезумевшую дочь, и в то же время, понимая необходимость жестко ограничить своеволие.

- Значит так, Анна, Интернетом будешь пользоваться только в допустимых охраной объемах и под их контролем. Заграницу тебе дорога на время закрыта, - редким командным тоном произнесла Панина старшая.

- И что дальше? Ты запрешь меня здесь. Я объявлю голодовку. Мне терять нечего. Рано или поздно и про это тоже узнают, - огрызалась дочь в ответ, напоминая зверька, загнанного в угол, но не способного смириться.

- На первое время ты будешь лишена связи.

Ирина Сергеевна удалилась с категорическим видом, предпочитая более не тратить сил на уговоры.

***

Отчим встречался со своей падчерицей раз в неделю. В ближайшее воскресенье Анна отказалась присоединиться к традиционному обеду, сославшись на усталость. Избегая прямого разговора, отчим пригласил Анну на прогулку в лесу, прилегающем к его загородному особняку, который он уступил Анне для проживания, оставаясь с ее матерью по будням в просторной московской квартире. Анна снова отнекивалась, объяснив, что она уже сделала утреннюю пробежку, и утомилась. Тогда отчим, не имея более терпения обхаживать ее, перешел на откровенность, не покинув ее комнаты.

- Ну, расскажи мне, в чем причина твоего затворничества? - спросил он бархатным голосом, откинувшись на спинку дивана, одетый в джемпер, с серьезным и в то же время располагающим выражением полного лица.

- Я все давно рассказала матери. Мнения своего не переменю, - отвечала она, без желания развивать эту тему.

- А я не принимаю решений, пока сам все не выслушаю, - с мягким настоянием продолжил он.

Взгляд его стал напряженным. Той ауры человека, обладавшего миллиардным состоянием, вполне хватало, чтобы падчерица ощутила довлеющую атмосферу. Но она чувствовала схожесть характеров, не сразу поддавалась на магнетизм одного из влиятельных людей, выложила свои условия в твердой и лаконичной форме.