Маска Димитриоса

Латимер попытался вспомнить все, что знал о послевоенной политике Болгарии, и вскоре пришел к выводу, что эти знания весьма незначительны. Он знал, например, что Александр Стамболийский, возглавляя правительство, проводил либеральную политику, но в чем это конкретно выражалось, он не имел ни малейшего понятия. На Стамболийского было совершено покушение, а затем против него возник военный заговор, организованный Македонской революционной организацией. Стамболийскому удалось бежать из Софии. Пытаясь ликвидировать заговорщиков, он был убит. Но это была всего лишь канва событий, а то, какие политические силы стояли за всем этим, каковы подробности, очень важные в таких случаях, — все было покрыто мраком. Но ведь это можно поправить, если поехать в Софию и выяснить все на месте.

В тот вечер Латимер пригласил на ужин Сиантоса. Это был добрый, хотя и тщеславный, человек, который принимал близко к сердцу неприятности, постигшие его друзей, и всегда был готов, пользуясь своим служебным положением, — естественно, в разумных пределах — помочь им. Латимер поблагодарил его за содействие и решил прощупать почву насчет Софии.

— Вы так добры, дорогой Сиантос, что, надеюсь, не откажете мне еще в одной просьбе.

— Я всегда к вашим услугам.

— У вас есть знакомые в Софии? Я бы очень хотел заручиться рекомендательным письмом к какому-нибудь толковому журналисту, которому хорошо известна закулисная сторона политических событий, происходивших в Болгарии в 1923 году.

Пригладив свои вьющиеся седые волосы, Сиантос понимающе улыбнулся.

— Никогда не угадаешь, что может потребоваться писателю. Разумеется, я могу это сделать. Какой адресат вам больше подойдет — грек или болгарин?

— Грек, конечно, лучше. Ведь я не говорю по-болгарски.

Сиантос на секунду задумался.

— Это некий Марукакис. Он корреспондент французского агентства новостей в Софии. Я с ним лично не знаком, но его знает один мой приятель. Я попрошу его написать Марукакису.

Ужин происходил в одном из ресторанов, и было странно видеть, как, воровато оглянувшись по сторонам, Сиантос вдруг сильно понизил голос.

— Есть, правда, одно обстоятельство. Не знаю, как вы на это посмотрите. Дело в том, что этот человек… — он перешел на шепот, и Латимер услышал, что журналист… сочувствует коммунистам.

Брови у Латимера поползли вверх.

— Лично я не считаю это недостатком. Все коммунисты, с которыми мне приходилось встречаться, были очень умные люди.

От этих слов Сиантоса передернуло.

— Вот как? Вы говорите опасные речи, мой друг. Известно ли вам, что марксизм находится в Греции под запретом?

— Простите, но, может быть, сначала решим дело с письмом?

— Вы действительно непредсказуемы! — вздохнув, воскликнул Сиантос. — Я передам вам письмо завтра. Имея дело с писателями…

Латимер получил-таки рекомендательное письмо спустя неделю. Оформив выездную визу из Греции и въездную в Болгарию, он взял билет на ночной поезд Афины — София.

Пассажиров было не очень много, и он надеялся, что будет в купе один. Однако минут за пять до отхода поезда носильщик втащил в купе багаж, а через минуту появился и пассажир.

— Приношу мои глубочайшие извинения, но я вынужден нарушить ваше одиночество, — обратился он к Латимеру по-английски.

Это был полный, нездорового вида человек лет пятидесяти пяти. Он повернулся, чтобы расплатиться с носильщиком, и Латимеру сразу бросилось в глаза, как смешно сидят на нем брюки — сзади он удивительным образом напоминал слона. Когда же он сел и Латимер смог разглядеть его как следует, то он забыл об этой смешной черте. У человека было сильно опухшее — не то от обжорства, не то от пьянства — лицо с маленькими, слезящимися, покрытыми большой сетью капилляров голубенькими глазками, под которыми набухли мешки. Нос был большой, какой-то неопределенной формы, точно сделанный из резины. Наибольшее впечатление, конечно, производила нижняя часть лица. Бледные распухшие губы кривились в какой-то вымученной улыбке, приоткрывая ослепительно белые вставные зубы. И слезящиеся глаза, и сахариновая улыбка придавали лицу такое выражение, будто вы имели дело с невинным страдальцем, безропотно сносящим все выпавшие на его долю мучения. Выражение лица этого человека несомненно стремилось сообщить всем и каждому, что мстительная судьба, обращаясь с ним несправедливо и жестоко, все-таки не уничтожила в нем веру в доброту человеческую — короче, так мог улыбаться со слезами на глазах только возведенный на костер мученик. Этот человек чем-то походил на одного знакомого священника, который был лишен сана за растрату церковных денег.

— Раз место свободно, — сказал Латимер авторитетно, — ни о каком нарушении не может быть и речи.

Слушая, как трудно и часто дышит этот человек, Латимер подумал, что он наверняка страдает одышкой и, значит, будет во сне храпеть.

— Как вы хорошо сказали! — воскликнул незнакомец. — В наши дни столько недобрых людей, которые совсем не думают о других! Осмелюсь спросить, далеко едете?

— В Софию.

— Чудесный город, чудесный. А я до Бухареста. Надеюсь, друг другу не помешаем.