Маска чародея

— Мне приснился сон. Отец снова приходил ко мне. Он часто делает это. Я не понимаю, чего он хочет.

— Ах!

— Твоя мать, должно быть, удивилась, обнаружив, что я ушел.

— Когда мы увидели, что твоя комната пуста, окно открыто, а в воздухе стоит запах…

— Вы решили, что я мертв.

Потупив взгляд, она кивнула. Наконец она решилась сказать:

— Хуже того… Мы подумали, что ты был мертв все это время, как отец.

Остановившись, я притянул ее к себе.

— Чей? Твой или мой?

В тот же день мы уплыли из Тадистафона на судне, добравшись до берега в двух паланкинах. В первом восседала госпожа Хапсенекьют, облаченная в роскошное платье со множеством драгоценностей и блестящей золотой короной на голове. Она сидела абсолютно неподвижно, лишь слегка покачиваясь в такт движению паланкина, словно идол какого-то божества.

Но все взоры были устремлены на меня. Люди оборачивались мне вслед. Мне кажется, они ждали чуда или знамения, но ничего так и не произошло. Мы с Тикой ехали во втором паланкине с задернутыми занавесками. Множество священников в бело-красных одеяниях шли у нас по бокам, сдерживая толпу.

Хорошенько рассмотрев все это, я шепнул Тике:

— Мы бы не смогли принять столько людей прошлой ночью.

Она сидела глубоко в тени, одетая в старое платье.

— Мама прекрасно умеет все организовывать.

Неожиданно в наш паланкин просунулась рука. Занавески раздвинулись — там оказалась старуха, еле поспевавшая за нами. Я пожал ей руку. Наши взгляды встретились. Вначале она казалась испуганной, но затем в ее глазах засветилась безграничная благодарность. Под крики толпы священники оттащили ее прочь.

Я плотно задернул занавески, придержав их рукой.

— И что же сделала твоя мать?

— Она рассказала всем, что ты — пророк и целитель, что в Стране Тростников ты сотворил множество чудес и что этим утром бог призвал тебя в свой храм, потому что хотел пообщаться с тобой, как со старым другом, который в этом городе проездом. Ты же у нас на короткой ноге с богами.

— Но ведь все это ложь.

Тика фыркнула:

— Ложь, но полезная.

— Значит, люди платили ей деньги? За что?

Мне показалось, я вывел ее из себя, возможно, даже рассердил.

— Секенр, ты так наивен. О чем ты думаешь? Это же прекрасно, когда тебя считают одним из первых сподвижников нового святого, в особенности, если он друг благородной госпожи, которая когда-то была столь могущественна, да и скоро вновь станет таковой.

Да, Тика многое переняла от своей матери, госпожи Неку. Тогда мне стало это очевидно. Даже наивный Секенр смог разглядеть ту же твердость, ту же отреченность под маской роли, которую она играла. Этот человек не только способен солгать, но может и претворять свою ложь в жизнь, если сочтет это необходимым. Такой она мне не слишком нравилась, и я поспешил отодвинуться от нее в противоположный конец паланкина.

Но потом, на реке, она сама подошла ко мне. Мы плыли на большой барке по течению. Паруса на напоминавших пальмовые стволы мачтах вяло хлопали в почти неподвижном воздухе. Спустились сумерки. Здесь Великая Река сильно виляла из стороны в сторону, как часто бывает сразу перед дельтой, и расширялась настолько, что, казалось, солнце садится прямо в воду, а с севера на юг, до самого горизонта, простирается одна лишь река.

Я сидел лицом к поручню, свесив ноги над водой. Хотя на судне было больше сотни других пассажиров: знать, возвращавшаяся в столицу, богатые купцы, знаменитости из многих прибрежных городов, я чувствовал себя страшно одиноким. Эта часть кормы была огорожена деревянными ширмами, что вполне соответствовало целям госпожи Хапсенекьют, пожелавшей на какое-то время сохранить мое присутствие в тайне.

Тика присела сзади и тронула меня за плечо. Я не стал оборачиваться. В течение нескольких минут никто из нас не произнес ни слова. С палубы доносились музыка и смех. Я смотрел на заходящее солнце и на бесконечную водную гладь.

— Все чародеи предпочитают одиночество, Секенр?

Я наклонился вперед, положив подбородок на гладко отполированные перила.

— Не знаю.

Она плавно проскользнула у меня за спиной и тоже уставилась на воду. Мы были совершенно одни. Я представил, что мы очутились в самом вначале времен и извергаемся из пасти Сюрат-Кемада: лишь Тика, я сам и бесконечное множество темной воды.

— Мама не может понять тебя, Секенр.

— Да? А разве по замыслу я не должен быть таинственным? Разве не в этом состоит вся идея?

Она взяла мою руку в свои ладони.

— Пожалуйста, не сердись на нас.

— Я не сержусь.

Она улыбнулась.

— Но это так.

Я повернулся к ней, не поднимая головы с поручня.

— Я совсем не такой, каким вы представляли чародея, ведь так?