Маша и Медведев

И жили бы они бок о бок год за годом, срастаясь в единый организм или постепенно отдаляясь друг от друга, открывая новые бесценные качества или копя раздражение и обиды, растя вместе детей и внуков или расставшись непримиримыми врагами.

Но Катя погибла, едва появившись в его жизни. Ее место заняла Нинель, и теперь можно не гадать на кофейной гуще, а честно ответить, почему он решился перечеркнуть их достаточно долгие отношения и отчего этот крест так тяжело придавил отвергнутую им женщину.

А если бы их связь была оформлена официально, посмел бы он выставить ее столь же бесцеремонно? Нет, конечно. Но разве бумажка так уж важна? Разве печать определяет истинные отношения между людьми? И почему сама мысль назвать ее женой всегда казалась ему абсурдной? Потому что она и так держалась за него зубами?

Он отказывал ей в духовности, не считая способной на сильные чувства, и думал, что их связывает только постель. Значит, ошибался?

Он никогда не разговаривал с ней по душам, не пускал в воспоминания, не строил совместных планов, в высокомерной уверенности полагая, что ей, такой приземленной, никогда не понять его тонкой душевной организации. Так, может быть, проблема именно в нем? Вот ведь и с Машей он ведет себя, как самонадеянный болван.

«О Господи! Маша! Вот уж воистину болван!»

Медведев машинально полез за мобильным и, вспомнив, что телефона нет, поднялся и направился к двери.

— Митька?

Слабый голос прозвучал как гром небесный, и Медведев, вздрогнув, обернулся.

— Митька… — повторила Нинель, словно не веря своим глазам. — Это ты? Ты пришел…

Слезы снова заструились по ее щекам, и он, вернувшись к кровати, взял ее руку.

— Ну что ты, что ты, успокойся, все хорошо…

— Ты не уйдешь? Не уйдешь?..

Она просительно заглядывала ему в глаза, и Медведеву было мучительно стыдно, словно он ударил собаку, а та в ответ ластится, безмолвно прося пощады.

— Поговори со мной, Митька, — попробовала она подняться.

— Конечно-конечно, — удержал он ее. — Ты лежи спокойно. Я не уйду. Поправить тебе подушки?

Он почти усадил ее в постели, и Нинель облегченно вздохнула.

— А хочешь, я вынесу тебя в сад?

— А разве можно?

— Ну это же не тюрьма.

Он взял ее на руки и прямо в простыне понес к двери. В коридоре у окна стояла Карина, курила.

— Уж не собираетесь ли вы украсть мою пациентку?

— Посидим немного на воздухе.

— Отличная идея. Пойдемте, я вас провожу.

В тени под старыми яблонями стояли шезлонги и низкий пластмассовый столик.

— Здесь вам никто не помешает.

Медведев опустил Нинель в полотняный шезлонг, бережно укрыл простыней. Карина сделала ему знак и, отведя в сторону, тихо сказала:

— Попробуйте покормить ее, она практически ничего не ела.

— Не думаю, чтобы больничная еда возбудила ее аппетит.

— Ну отчего же? Мы любим своих пациентов…

Она ушла, и вскоре появился тот самый парень, который привез Медведева из аэропорта. В руках у него была большая плетенная из лозы корзинка. Так же молча он покрыл столик белоснежной салфеткой и выложил на нее курицу, сыр, зелень, еще теплый румяный лаваш, глиняный кувшин с вином и огромные, душистые, нежно-лимонные абрикосы.

Только теперь Медведев понял, как сильно проголодался.

— Что тебе дать, ножку или бедрышко? — спросил он, памятуя, что Нинель не любит белое мясо.

— Знаешь, я бы сейчас съела яйцо.

— Но ведь курица — это то же яйцо, только… подросшее.

— Ты думаешь? — усомнилась Нинель.

— Абсолютно в этом уверен.

— Ну, тогда давай абрикос, — улыбнулась она. — Я, когда маленькая была, можно сказать, одними яйцами питалась. Отец уезжал на несколько месяцев в экспедицию — он был этнограф, изучал народы Севера, — и мачеха тут же переставала готовить. Потом отец погиб, а мы еще долго жили вместе. И она вымещала на мне все горести своей неудавшейся жизни. Своих детей у нее не было, а чужого ребенка полюбить не получилось. А уж одевала она меня! Почище пугала. Тебя, наверное, всегда раздражало мое пристрастие к тряпкам. Все мне было мало.

— По-моему, это вообще свойственно женщинам…

— Да нет, конечно. Не всем и не так. Но у меня это тоже растет из детства… Однажды она купила мне туфли. Девочки давно уже ходили на каблучках, и только я щеголяла в сандалиях с дырочками. Помнишь, были такие, на плоской подошве? Я мечтала о лодочках, просто бредила ими, но просить не смела. Никогда ничего у нее не просила. А перед Новым годом, перед вечером в школе, она принесла обувную коробку. «Вот, — говорит, — купила тебе туфли. Померь». Я вся зарделась, беру коробку, руки трясутся. Открываю крышку, а там…

Глаза ее заблестели слезами, и Митя мысленным взором увидел девочку, потрясенно застывшую над обувной коробкой, и девочка эта почему-то была похожа на Катю.