МАСЕДУАН НА СЕРЕДИНЕ БУЛЕНГРЕНА

Сергей СОЛОВЬЁВ МАСЕДУАН НА СЕРЕДИНЕ БУЛЕНГРЕНА

Пролог

Эту повесть можно было бы назвать «Трудности перевода», но мешает суматоха вокруг авторского права...

Часть I

1

— Меседуан! Мой дед, он когда-то еще в гимназии учился, сейчас он уже память теряет, плохо ориентируется, слова коверкает, это говорит каждый раз, как что-то в тарелке намешано. Я думал, что он и здесь коверкает, ну, типа, смесь, а оказывается, он имеет в виду слово французское, macédoine, македонский салат, я смотрел случайно в большом словаре и вдруг наткнулся. А еще — буленгрен! Оказывается, это от английского, bowling green, уверен, и сами французы не знают, что это — лужайка, где играют в шары. Боулинг на лужайке. В большом французско-русском словаре говорится, что просто лужайка с выемкой посередине. У нас-то здесь мало кто, что такое боулинг, знает. А еще — jeter l’éponge, буквально, тряпку бросить, будто бы Галуа восемнадцатилетний, математик гениальный, разозлившись, на экзамене в экзаменатора тряпкой бросил. А на самом деле, значит — просто бросить какое-то дело, когда надоело...

— В книге про Галуа по-французски написано «jeté l’éponge sur la figure» — figure здесь лицо, физиономия, так что, наверное, все-таки бросил...

— Да? Я проверю, я не знал.

— К слову, взгляните в окно — тусклый двор, конгрегация ворон на ветках. А скажите, Володя, в чем разница между конклавом и конгрегацией?

— Конклав — это когда кардиналы папу выбирают, а конгрегация...

— Точно не знаете. Вот так во всем. И у меня тоже. Сейчас у нас 1975 год, сердцевина советской эпохи, во Францию мало кто ездит, нам, например, с вами пока не доводилось. А Адриан Франковский, который первый Пруста на русский переводил, в 20–30-е годы, он-то во Франции наверняка еще бывал. И вот попытайтесь представить себе, приехали мы во Францию, сидим в бистро, нам гарсон принес маседуан — видите, я уже поправил произношение вашего дедушки, — заказали paupiettes de saumon — можете представить себе, что это такое?

— Более или менее...

— Ну да, а буду я вам задавать уточняющие вопросы, вы ответить не сможете. Что такое «попьетт де сомон», в большом словаре вы, может быть, и найдете. Хотя каковы эти попьетт на вкус, в нашей стране мало кто знает. Считается, что слово «бистро» происходит от русского «быстро», якобы привезли русские казаки в 1815 году. То есть забегаловка. А сидеть там вообще можно или стоят, как в пирожковой? Носят там еду гарсоны или самообслуживание? И как гарсон вообще выглядит? В большом словаре вы найдете значение официант. Вряд ли это мальчик, гарсон по второму значению...

А представьте себе теперь француза, который кушает попьетт. У нас в этом году будет стопятидесятилетие восстания декабристов, уважаемая дата для интеллигенции. Француз, он разве представить может, что эта дата для нас значит? А мы сами представить можем, что значила для тех, кто жил в 925-м, столетняя годовщина, а что — пятидесятилетие, еще при царе, в 1875? Тогда ведь последние декабристы век свой доживали, а народовольцы уже бомбы бросали. И что будет значить двухсотлетие? Что тогда в СССР будет?

Михаил Алексеевич стряхнул пепел с сигареты, пригубил коньяк.

— Вот поэтому я и перевожу фантастику, там все абстрактно, как всякая выдумка, никто ничего до конца не обязан знать. Даже сами авторы не знают, я думаю.

Володя тоже пригубил коньяк, спросил почтительно:

— Миша, а что вы сейчас переводите?

Ему хотелось сказать «Михаил Алексеевич», но мэтр этому решительно противился, любил, чтобы все было демократично.

— «Девять принцев в Эмбере», слыхали про такую книгу? Nine princes in Amber? Роджера Зилазны.

— «Девять принцев в янтаре» тоже, наверно, можно сказать, эмбер ведь может значить янтарь.

— В другом контексте может, но здесь это особая страна, весь мир состоит из ее отражений. Хотя янтарность присутствует.

Михаил Алексеевич повертел в пальцах янтарный мундштук, затянулся. Фиолетовый халат, желтоватые пальцы.

— У Зилазны там гениальная идея — главные герои могут менять отраженные миры, как хотят. Если там где и попадается в харчевне попьетт, она не обязана выглядеть как в Париже. Ну и переводчику легче...

Шлепанцы, черные волоски на смуглой ноге.

В дверь постучали, или, скорее, осторожно поскреблись.

Михаил Алексеевич поморщился. Дверь приоткрылась. Седая голова с узелком на затылке.

— Мишуня, я чаю принесла.

Михаил Алексеевич яростно затянулся, стряхнул пепел.

— Спасибо, мама. Поставь поднос на столик, пожалуйста. Мы работаем.

Старушка, правда старушкой она представлялась только двадцатитрехлетнему Володе, поставила поднос на журнальный столик и удалилась, тихо прикрыв за собой дверь.

— О чем я? — Михаил Алексеевич снова отпил коньяка. — Да, так вот, у Пруста. Вы читали «Содом и Гоморру»? Не читали, я прав? Готовится новый перевод, Любимова, но единственный существующий вышел давным-давно, в тридцатых. Федорова. Вы иногда заглядывайте к букинистам, полезно.

— Я люблю букинистов.