Мартин Заландер

Нынче Мартина, разумеется, усадили за столом подле хозяйки дома, зато великолепная Мирра эллинского происхождения оказалась его визави.

К его удивлению, Луи Вольвенд незамедлительно вооружился разливною ложкой и погрузил ее в супницу, с которой кухарка — тоже весьма примечательная обличьем — сняла крышку.

— Это моя обязанность! — сказал он Заландеру, который за ним наблюдал. — Прошу тарелки, будем просто их передавать, нас ведь немного.

Жена явно несколько смущалась, что ею этак командуют; Вольвенд же наполнял тарелки одну за другою, зачерпывая со дна супницы самое вкусное, по справедливости, но заботясь и о том, чтобы при передаче суп не расплескался.

Во всех жизненных ситуациях, когда появлялся суп, Мартин Заландер следовал привычке немедля приступать к еде, как только получал свою тарелку. Вот и на сей раз, едва с разливом было покончено, он без промедления погрузил ложку в суп и понес ее ко рту. Однако донести не успел, потому что хозяин, который словно бы дожидался именно этой минуты, вдруг сухо проговорил:

— Георг, молитву!

Опешивший Заландер замер с ложкою в руке и глянул по сторонам. Все сидели благоговейно сплетя ладони, меж тем как мальчик читал застольную молитву. Хочешь не хочешь, Мартин тоже опустил ложку в тарелку и по крайней мере положил руки перед собою на стол. Для лицемерно-молитвенного жеста ему недостало наглости. Но он вполне непринужденно наблюдал за Луи Вольвендом, который серьезно потупил взор и сжал губы под своими татарскими усами, будто держал во рту глоток вина.

После молитвы беспрепятственно приступили к супу, а поскольку при этом обыкновенно говорят мало, у Заландера было время обдумать сей инцидент. То, что в семье с детьми по-прежнему читают застольную молитву и что Вольвенд тоже поступал так, видимо переняв этот обычай в семье тестя, привлекло его внимание куда меньше, нежели очевидный умысел, с каким он позволил ничего не подозревающему гостю взять ложку, а уж потом отдал приказ. Отсюда Мартин заключил, что это определенно был камешек в его огород и, меж тем как, втайне забавляясь, узнал в этом давние штучки, только удивлялся, зачем они понадобились сейчас и отчего Вольвенд сам не почувствовал обидной их формы. Как ни хорошо он знал или думал, что знает старого приятеля, ему все же в голову не приходило, что Вольвенд успел преисполниться и некой злости, каковая без его ведома просачивается наружу там, где он меньше всего желает, просто оттого, что прочность оболочки ослабевала.

Кстати, Вольвенд заметил, что гость воспринял маленькую каверзу его новейшего изобретения не вполне равнодушно, и начал застольную беседу следующим образом:

— Наверно, тебя удивил этот наш обычай, дружище! Ты ведь знаешь, я никогда не был ни нытиком, ни святошей, да и не собираюсь становиться! Но в нынешние времена и при той жизни, какую мне выпало вести, в постоянной и самой унизительной погоне за барышом, обычно бесплодной и утомительной, учишься все больше обращать взор на старинные идеалы человечества, дабы если и не для себя, то хотя бы для детей спасти опору и поддержку. Ты ведь понимаешь!

От Заландера не укрылось, что и женщины, и мальчики пристально смотрели на говорившего и, судя по выражению лиц, полагали его слова, новые для них и непонятные, все же чем-то великим и мудрым. Вот почему он не хотел молчанием оставить главу семейства без поддержки.

— Ты совершенно в своем праве! — отвечал он. — Отвлекаясь от вопросов домашнего богослужения, я всегда считал, что вообще ввиду положения, которое христианская религия занимает в мировой истории и в современной жизни, никак нельзя утаивать от детей ее значение, каким бы оно ни представало на тот или иной момент. Наш долг — обеспечить им возможность развить к совершеннолетию свободное мировоззрение; а для этого они должны узнать, что существовало вплоть до их времени, должны услышать, что религия говорит сама о себе, а не что говорят о ней другие.

Кухарка, пышная, смуглая от природы особа в наряде словацкой крестьянки, подала два — три сытных блюда, последовательность коих свидетельствовала о скромных и разумных помыслах, далеких от всякого хвастовства. И седмиградское вино, которым угощал Вольвенд, было вкусное, но отнюдь не дорогое, причем цедили его прямо из бочонка; бутылок поизысканней наготове не стояло.

— Это вино мне привезли из дома, — сказал Вольвенд, — пей вволю, оно только вкусней делается, когда распробуешь, и вреда от него не будет!

Заландер чуть ли не удивился бюргерски солидному распорядку, которому предшествовала молитва, при том что присутствие служанки в чужестранном национальном костюме в свою очередь придавало этому распорядку прямо-таки благородный оттенок.

Вольвенд между тем продолжал:

— Ты превосходно все сформулировал, совершенно в твоем духе, я имею в виду религиозное воспитание детей! Но хочу пойти немного дальше и сказать, коль скоро мы достигнем такой позиции, то и нам, старшим, надобно сохранить или вновь принять более идеальное мировоззрение, ведь нас это не обременит!