Мартин Иден

— Не будем об этом говорить, — сказала она; голос у нее оборвался; чтобы скрыть это, она закашлялась. Она встала. — Пойдемте, пора домой. Я ужасно устала.

Праздник уже кончился, и почти все, пришедшие сюда повеселиться, успели разойтись. Но когда Мартин и Лиззи вышли из-под тени деревьев, они увидели, что вся компания его друзей поджидает его. Мартин сразу понял, в чем дело. Видимо, на него готовилось нападение, и приятели решили стать его телохранителями. Они вышли из ворот парка; за ними следом двигалась вторая компания — друзей противника Мартина, которых тот собрал, чтобы отомстить за то, что у него отбили Лиззи. Несколько полицейских, предчувствуя драку, отправились за ними, чтобы помешать им; они проводили обе группы до вокзала и посмотрели за тем, чтобы они сели в разные вагоны поезда, шедшего в Сан-Франциско. Мартин сказал Джимми, что сойдет на остановке у Шестнадцатой улицы и там пересядет на оклендский трамвай. Лиззи все время молчала, не проявляя интереса к тому, что происходило.

Поезд подошел к вокзалу на Шестнадцатой улице; уже был виден ожидавший трамвай; кондуктор нетерпеливо дергал звонок.

— Вон трамвай, — посоветовал Джимми. — Садитесь в него, а мы постараемся задержать их. Да бегите же! Живо!

Враждебная группировка временно была сбита с толку этим маневром; поняв, в чем дело, вся компания выскочила из поезда и бросилась вдогонку. Степенные и положительные обитатели Окленда, сидевшие в трамвае, не обратили внимания на бежавших во всю мочь молодого человека и девушку, которые быстро вскочили и заняли места на передней площадке. Они так и не поняли, что общего между этой парой и Джимми, который уже с подножки крикнул вагоновожатому:

— Отчаливай скорее, приятель, и давай ходу!

В то же мгновение Джимми обернулся, и пассажиры увидели, что он хватил кулаком по лицу какого-то подбежавшего к трамваю человека, пытавшегося вскочить на подножку. Тотчас же в воздухе замелькали кулаки и посыпались удары на какую-то ватагу, желавшую влезть в вагон. Джимми и его товарищи, заняв всю длинную подножку открытого трамвая, отражали нападение. Раздался громкий звонок, и трамвай рванул с места как раз тогда, когда друзьям Джимми удалось отогнать наконец последних из нападавших. Трамвай быстро удалялся, оставив далеко позади шум и суматоху драки; испуганные пассажиры были далеки от мысли, что причиной свалки стали тот скромный молодой человек и хорошенькая девушка-работница, которые сидели в уголке вагона.

Мартин наслаждался дракой; пока она продолжалась, он испытывал волнение и трепет заядлого борца. Но эти ощущения скоро исчезли, и его охватила глубокая грусть. Он почувствовал себя очень старым — лет на сто старше этих беспечных, беззаботных людей, товарищей его юности. Он ушел от них так далеко, что не мог уже вернуться обратно. Их образ жизни теперь не нравился ему, а между тем когда-то он сам так жил. Он был разочарован; он стал чужим для них. Как не пришлось ему по вкусу дешевое пиво, так и общество их показалось ему неприятным. Он чувствовал себя слишком далеким от них; слишком много прочитанных книг стояло между ними. Он сам обрек себя на изгнание из родной среды. Путешествуя по обширным просторам знаний он забрел туда, откуда уже не было возврата. Но, с другой стороны, он оставался человеком, и потребность общения с другими людьми не покидала его. Он не нашел себе нового пристанища. Ни товарищи молодости, ни его родная семья, ни новые знакомые из мира буржуазии не могли понять его; не понимала его и эта девушка, сидевшая рядом с ним, которую он глубоко уважал; она даже не сознавала, за что он так ее уважает. От этих мыслей к его грусти примешивался оттенок горечи.

— Помиритесь с ним, — посоветовал он Лиззи, прощаясь; они стояли перед бедной хибаркой, в которой она жила, на углу Шестой улицы и Маркет-стрит.

Он имел в виду молодого человека, место которого он в тот день занял.

— Нет, это невозможно… теперь, — сказала она.

— Ну что вы! — добродушно сказал он. — Стоит вам только свистнуть, и он прибежит.

— Я не об этом, — просто возразила она.

И он понял, что именно она хотела сказать. Когда он, стоя с ней, хотел прощаться, она потянулась к нему, но не вызывающе и не кокетливо, а задумчиво, покорно. Он был тронут до глубины души. Его доброта, понимание человеческой души взяли верх над всеми другими чувствами. Он обнял и поцеловал ее, она ответила ему поцелуем. Более искреннего поцелуя еще не получал ни один мужчина в мире.

— Боже мой! — зарыдала она. — Ведь я согласна была бы умереть за вас! Я могла бы умереть за вас!

Она оторвалась от него и быстро побежала вверх по лестнице. У него на глаза навернулись слезы.

«Мартин Иден, — размышлял он, — ты не скотина и как ницшеанец — ты никуда не годен. Ты должен бы жениться на ней, если бы только мог, и осчастливить ее. Но ты не можешь, не можешь! И это чертовски обидно!»

«Бродяга жалкий у дороги на язвы плачется свои, — пробормотал Мартин, цитируя Хенли. — Вся жизнь — ошибка и позор».

Да. Хенли прав — возмутительная ошибка!

Глава XLIII