«Мартен»

Инструментальщик Семен Лукич Таганов был одним из звенышек старшего поколения златоустовских рабочих. Не только свидетель, но и непосредственный участник революционных событий первой четверти века, одаренный живым умом и цепкой памятью, он удивительно много знал. Образование Семен Лукич, по его словам, имел «полторы зимы». А между тем нередко удивлял своей начитанностью, хотя трудно было понять, когда и как успевает читать, а еще труднее — представить Лукича за книгой. Другое дело — на заводе. Тут он и вырос и, что называется, врос. Как кузницы без горна, нельзя представить старой инструменталки без Лукича.

В свое время Лукич немало потрудился над разрушением старого мира и утверждением нового. Но теперь, проникшись стариковским скептицизмом, он посматривал на молодежь с легкой усмешкой. Ему нравилось ворошить старину — и тем охотней, чем древнее она была. Как-то любимый внук Семена Лукича, молодой подручный сталевара Антон, попенял деду:

— Что это вы, дедусь, так любите про старое вспоминать?

— Новое-то оно хорошо, да больно зелено, оскомину скоро набивает. А в старом есть свой скус, ты слушай да мотай на ус!

В своей памяти Лукич бережно хранил доставшиеся по наследству от дедов «преданья старины глубокой», романтические сказы про Урал — Каменный Пояс. Это был целый сказочный мир, но мир особый, полный живых, реальных людей.

И рассказывал Лукич так, будто сам при сем присутствовал, сам все видел. Такая уж у него манера. Он и о событиях в Африке или о дебатах в английском парламенте вел разговор так, будто сам только что оттуда.

И, что самое удивительное, его нельзя было упрекнуть в неправде. Наоборот, смысл и значение событий в его передаче раскрывались как-то особенно наглядно, иногда самым неожиданным образом.

…Солнце начинало основательно припекать. Клев прекратился, поплавки лениво покачивались на блескучей воде. Из горловины Ая набегал свежий ветерок, дробил гладкую поверхность огромного зеркала, и оно сверкало тысячью осколков.

— Будя! — встряхнулся вдруг Семен Лукич. — Рыба спать ушла. — Неторопливо сматывая удочки, он широко огляделся. — А не закатиться ли нам сегодня на Веселухин лужок? Ухи наварим, то да се, а? Хороша ушица с вольного костра!

— Куда, вы говорите, закатиться? — переспросил я.

— Да на Веселухин лужок, говорю. — Лукич махнул рукой в сторону противоположного городу берега. — Вы что, сказов Бажова не читали?

И в самом деле, я вспомнил, что у П. П. Бажова есть, кажется, такой сказ «Веселухин ложок» (Лукич говорил — лужок), но какое отношение имеет он к нашему разговору?

— А еще грамотеями себя считаете! — язвил Семен Лукич. — Тоже вот внук мой, Антошка. Хороший парень, работящий, ничего не скажешь. Нынче экзамен на полного сталевара сдает. Ну — и все тут. Из-за мартена своего света вольного не видит, про что другое так и слов у него нету. Называется — «Дритатай», ну и пусть называется, а откель да по какому случаю столь несуразное слово взялось, вам с Антошкой вроде бы и дела нет. Опять же, к примеру сказать, мест здешних вы не знаете, природа вас не манит.

Загребая веслами тяжелую, как расплавленное стекло, воду, я думал, что, пожалуй, старый ворчун кое в чем и прав. Между тем Семен Лукич, увлекшись, как обычно, поведал мне собственный вариант бажовского сказа, ухитрившись при этом ни разу не употребить глагол «было». Панкрат у него выходил столь натуральным, что хотелось спросить фамилию и адрес.

— Панкрат, он что? Человек с настоящей душой, художник, так понимать надо. Одиночество его погубило. Плохо человеку быть одиноким, поневоле Веселуху искать начнешь. — Внезапно Лукич понизил голос и наклонился ко мне, держась за борта лодки: — Это ведь он сам Веселуху-то выдумал и обитателей с Дритатая выжил. Только вот это прозвище окаянное так и прилипло к месту, что репей собачий. Вы тоже вот, дритатаете, а что к чему, не знаете!

Довольный неожиданным каламбуром, Семен Лукич усмехнулся в соломенные усы, молодцевато прошел на нос лодки и, не дожидаясь, когда она врежется в прибрежный песок, выскочил. На берегу нас поджидали Антон с Лизой.

II. КОРЕННОЕ МЕСТО

Кончилось хлопотливое лето, пошли дожди, в лес уже не тянуло, и часто мы проводили вечера в старом тагановском доме, который об эту пору казался особенно приветливым и уютным.

Дом Тагановых стоял на склоне Уреньги, опираясь на высокий фундамент из плитняка и весело поглядывая четырьмя окнами на тесно застроенную Айскую долину, заводской пруд и зеленеющий молодыми посадками, щетинистый и крутой бок Косотура.

— Веселенькое место! — любил похвастаться Семен Лукич местоположением своего дома. — А главное — коренное. Именно отсель и начинался Златоуст.

Спорить с ним было бесполезно.

Семен Лукич любил, по его выражению, «якшаться с молодежью», внимательно приглядывался к ней и умел к слову рассказать что-нибудь интересное, ненавязчиво поучительное.

Однажды хмурым октябрьским воскресеньем неугомонный дед потащил нас в местный краеведческий музей.