Марта

— Ты уже никуда не пойдешь сегодня, мама? — спросила она глухо, серьезным тоном взрослой, так не соответствовавшим хрупкой детской фигурке.

— Нет, детка, — ответила Марта. — Сегодня я уже никуда не пойду. Завтра большой праздник, и нам разрешили не работать после обеда.

Говоря это, Марта положила дрова в печь и, присев на корточки, хотела обнять дочку. Но едва она дотронулась до ее плеча, у Яни вырвался болезненный стон.

— Что с тобой? — вскрикнула Марта.

— У меня болит тут, мама! — без жалобы, но очень тихо ответила девочка.

— Болит! Отчего? Давно ли? — заботливо расспрашивала мать.

Яня молчала и сидела неподвижно, с опущенными глазами. Только бледные губки вздрагивали, как это бывает у детей, когда они силятся сдержать слезы. Упорное молчание девочки встревожило Марту еще больше. Она торопливо расстегнула висевшее мешком платье и спустила рукав с плеча. На обнажившемся плечике, худом и белом, темнел большой синяк. Марта судорожно сжала руки. Ужасная догадка мелькнула у нее в голове.

— Может быть, ты упала или ушиблась? — тихо спросила она, не отводя взгляда от темного пятна.

Яня еще некоторое время молчала, потом вдруг подняла глаза, полные слез. Она все еще силилась удержаться от плача, узкие плечи тряслись, губы дрожали, как листочки.

— Мама, — прошептала она, — я сидела сегодня там, у печки… мне было холодно… дворничиха хотела поставить горшок на плиту… задела за мое платье, пролила воду, рассердилась и ударила меня так сильно… сильно…

Последние слова она проговорила очень тихо, дрожа всем телом, прильнув к пруди матери. Марта не вскрикнула, не застонала, лицо ее словно окаменело, губы сжимались все сильнее, а глаза, неподвижно устремленные в пространство, загорелись мрачным блеском.

— Ах! — простонала она, наконец, сжимая пылающий лоб обеими руками. В этом коротком стоне прозвучали подавленный гнев и безграничная боль. Мать и ребенок, тесно прижавшиеся друг к другу, словно слились на минуту в одно целое. Лицо Марты с сухими, мрачными глазами склонялось над бледным, заплаканным детским личиком. Руки ее легли на голову дочери. Она отбросила с ее лба спутанные волосы, она отерла слезы на худеньких щеках, застегнула платье Яни, согревала в своих ладонях ее иззябшие крохотные ручки. Все это она делала молча. Несколько раз она открывала рот, словно желая что-то сказать, подняла Яню, усадила ее на кровать и достала из кармана завернутые в бумагу башмачки.

Теперь на губах ее играла улыбка — странная это была улыбка! В ней было что-то вымученное, но была и любовь и мужество матери, которая скрывает боль и улыбается, чтобы осушить слезы ребенка.