Марсианское диво

Было это дело, говорил дед Тарасов, во времена тверского князя Михаила Ярославича. («Ну, который теплоход таперя, по Волге ходит, «Михаил Ярославич», мученик святой», – пояснил дед.) Разбитый московскими войсками, он с остатками дружины укрылся здесь, в дальнем лесном уголке своих владений, намереваясь пробираться в Литву за помощью, чтобы потом напасть на Москву и в пух и прах разнести спесивых москвичей. («Москалей», – улыбнулся про себя Сережа.) Дружина стояла в одной из местных деревень, из тех, что сгинули теперь с лица матушки-земли, готовилась к дальнейшему походу в литовские пределы. Опасаясь преследования московитов-московитян, князь пустил по окрестностям дозоры. И вот один такой дозор забрел на Лихую горку. Только тогда ее еще не называли «Лихой» – был это безымянный холм у слияния двух ручьев. «Точнее, это сейчас ручьи, – поправился дед Тарасов, – а тогда были целые речки, навроде Осуги, Поведи, а то и Тверцы». Там, на том холме, когда-то располагалось древнее, времен волхвов, языческое святилище («Капище», – вставил Вячеслав Андреевич, все внимательнее вслушиваясь в размытую речь нового Бояна), а потом, при новой вере христианской, идолов скинули, святилище развалили. Одним словом, все как при революции или перестройке, будь они неладны, вместе с лысым Ильичом и лысым меченым Мишкой. («Правильно, – сказала тетя Лена от своих пакетов. – Наш силикатный чуть ли не три года простаивал, люди не черта не получали».)

– Так вот, – покивав согласно, продолжал дед Тарасов, – взошли они на горку, чтобы осмотреться – трое их было али четверо… и пропали.

– Что значит пропали? – недоверчиво осведомился Вячеслав Андреевич. – Исчезли? Сквозь землю провалились?

– Да так вот и пропали. Провалились ли, исчезли… – Дед Тарасов пожал узкими плечами. – Не знаю. То есть, не все пропали, один остался, который на горку не ходил. Прибежал к князю, так и так, грит, бяда. Ну, снарядили туда отряд, все там облазили, нашли пустошь подземную…

– Ага, – кивнул Вячеслав Андреевич. – Нашли-таки.

– Так пустошь же, – стараясь твердо выговаривать слова, со значением сказал дед. – Пус-тошь. Пустое, значить, место. Навроде подземной пирамиды. Так никого и не отыскали. Оттого и горка – Лихая. Лихо, потому что – бяда. Уничтожили идолов – вот они и отомстили.

Дед покрутил в руке пустой стакан, дунул в него, выразительно взглянул на Вячеслава Андреевича. Тот, сделав вид, что не понял намека, отхлебнул компота, поставил чашку и заговорил, адресуясь не к деду, а к давно уже переставшему жевать Сереже:

– Есть у нас на факультете такой курс для студентов – «История Верхневолжья». И читаю я его чуть ли не со времен этого самого князя Михаила Ярославича. А был он, кстати, не только князем тверским, но и великим князем владимирским. И, между прочим, племянником Александра Невского. Напутано тут немало у ваших стариков, Василий Васильевич, – перевел он взгляд на деда. – Не Москва била Михаила Ярославича, а сам он наголову разбил союзную армию Москвы и всех суздальских князей плюс еще сильный татарский отряд в битве при Бортенево. И владения тут были вовсе не тверские. Что такое Торжок? Новый Торг, новгородское поселение. Это уже потом он Торжком стал. Новгородские это были земли, а не тверские, Василий Васильевич. Хотя Тверь и давала ему прикурить, и не раз. Тот же Михаил Ярославич, победив новгородцев, вообще приказал срыть новоторжские укрепления, а позднее другой князь тверской, он же великий князь владимирский, Михаил Александрович, поджег посад, и город полностью выгорел. И не бежал Михаил Ярославич ни в какую Литву, а убили его в Золотой Орде, прямо в шатре, из-за происков московского князя Юрия Даниловича. Тот хотел с помощью хана Узбека сместить Михаила Ярославича с общерусского княжения и самому получить ярлык на Владимир. А через четыре года сын Михаила Ярославича Дмитрий Грозные Очи встретился в ханской ставке с Юрием Московским и отомстил ему за гибель отца: убил Дмитрий Тверской Юрия, и казнили его по приказу хана за этот самосуд. Вот так-то вот, Василий Васильевич.

Дед Тарасов согласно кивал, сосал потухший окурок и с тоской смотрел на свое порожнее граненое изделие. Сережа, не выдержав, пододвинул ему бутылку с пепси-колой, но дед так отчаянно замотал головой, словно ему предлагали отраву.

– Было это в тысяча триста восемнадцатом году, – увлекаясь, продолжал Вячеслав Андреевич, вообразив, вероятно, что он читает свой курс, и перед ним его студенты. – Не Михаил Ярославич в Литву бежал, а последний великий князь тверской Михаил Борисович. Бежал от «дома Святого Спаса» – так Тверь называли на Руси по ее кафедральному собору, собору Святого Спаса Преображения. Решил, что лучше бежать, чем отказываться от княжения. Князь московский Иван Третий отбирал чужие княжения, одно за другим, дотянул свои руки и до Твери. В тысяча четыреста восемьдесят пятом. Вот тогда-то Тверь была взята, а Михаил Борисович окончил жизнь в изгнании, в Литве, и независимому великому княжеству Тверскому конец пришел… А вот Тверское-то княжество и помянуть не грех.