Марсианин

Взрыв энтузиазма быстро навел в комнате новый порядок. Теперь за столом, отодвинутым к самой стене, сидел Владимир. Рядом с ним лежала Колина включенная планшетка. Остальные расселись полукругом поодаль, посадив хозяина дома посередине. Телекамеру поставили на штативе позади всех.

Марс

Когда Владимир начал рассказ, то тут же все поняли, что это будет не тот рассказ – сухой и строгий, что ранее они слышали по телевидению от него и от разных «шишек», руководивших проектом.

Из тех, прежних рассказов, все присутствующие, за исключением Бориса Ефимовича, очень хорошо представляли технические детали проекта и того, что произошло. Но живые переживания и то, как реально воспринималась та экспедиция одним из ее участников – тут был изрядный пробел.

Поэтому то, что они услышали в этом затерянном среди снегов и лесов двухэтажном деревянном доме, для них было откровением.

Тихо потрескивали догорающие в печи дрова, пахло чаем, крепко заваренным, по старым туристским традициям, снаружи шумел ветер в верхушках деревьев, бросая пригоршни снега в покрытые толстым слоем инея стекла.

И как окно в иной мир сиял экран планшетки, развертывая перед зрителями и слушателями события уже почти трехгодичной давности.

– Может, вы удивитесь, – начал Владимир свой рассказ, – но для меня, чисто психологически, полет начался не с прощания на Земле…

Тогда я стоял в общем строю с экипажем нашей экспедиции, с экипажем «Молнии», и наблюдал за докладом командира председателю госкомиссии.

Ясный солнечный день. На небе ни облачка, легкий морозный ветерок, а сзади, я словно кожей спины чувствовал, громада челнока. Заправленного и готового доставить нас на орбиту. Произносились торжественные речи, развевались флаги, а я почему-то ну совершенно ничего такого не чувствовал, что журналисты нам приписывают.

Да, полет во многом носил политическое значение, да, если оптимально, то надо было запускать два корабля с гораздо большей загрузкой, и не по параболической траектории, а через Венеру.

Но надо было опередить американцев, для которых эта высадка была последним шансом вернуть себе основательно порушенную нами их репутацию как сверхдержавы и сверхлидера. Они поднатужились и готовы были направить свою экспедицию, но в следующее окно запуска. И тогда, даже если бы мы все равно были бы первыми, эффект от высадки был бы основательно смазан.

У нас был готов к тому времени только один корабль, и этим вся схема полета и определялась. Я это к чему говорю? Все эти «мелкие» детали всплыли лишь позже в широкой печати, но на них не обратили никакого внимания за шумом того, что случилось с нашей экспедицией.

А после и вовсе замяли и затрамбовали под гром фанфар.

Мы же эти детали знали изначально, мы знали, что риск серьезнейший, но все равно, вместе с инженерами, руководителями проекта и просто рабочими, решили во что бы то ни стало выполнить полную программу.

Ту, что в общих чертах наметили на второй вариант экспедиции.

Сейчас, после всего, что произошло, эти слова выглядят несколько высокопарно, но это было так. Мы совещались, и с нами совещались, и на всех уровнях мы отвечали: «Да, да, да! Мы знаем, мы осознаем, мы готовы».

Даже когда отобрали основной и дублирующий экипажи, нас все равно протащили еще раз по всем этим процедурам. Помню, командир много по этому поводу шутил. Но в его глазах при этом был лед. На нем, как ни на ком другом, лежал груз ОТВЕТСТВЕННОСТИ…

Горел ли кто-то из нас тщеславием? Не знаю и знать не хочу.

А о тщеславии потом очень часто спрашивали западные журналисты. Меня они этим вопросом попросту замучили. У них прямо какая-то мания принизить любые дела, достижения и самих людей. Живых ли, мертвых ли, – не важно.

Особенно мертвых. Лишь бы выставить их поплоше и погрязнее. Спасибо нашим – наши до такого никогда не опускались.

А что касается нас, меня, – я тогда стоял на бетонке ВПП и просто ждал, когда закончатся речи и можно будет пройти на посадку… и никакого ощущения значимости момента!

Может, это обидит кого-то из провожавших нас, но вот…

Наконец закончились положенные речи, отгремели гимны Союза и КНР, и техники проводили нас на места. Вот задраили люк, вот укатился трап, и на ВПП остался только наш остроносый, черный, как сам космос, челнок.

Многие из людей представляют старт на орбиту весьма романтично: вот проскакивает назад и исчезает внизу полоса ВПП, вот врубаются ПВРД[4], и «Молния» начинает настырно и неуклонно карабкаться в космос.

Они наблюдают, как чернеет небо, проклевываются звезды, а горизонт постепенно выгибается дугой. Да, да! ОНИ наблюдают, люди, сидящие у телевизора, дома на диване или в кресле кинотеатра. Наблюдают так, как это не раз и не два было снято внешними телекамерами, установленными либо прямо на обшивке «Молнии», либо у окна пилотов. На самом деле для нас все абсолютно не так.

Окно внешнего обзора, напоминаю, находится в кабине основного экипажа. Того, который управляет челноком. Мы же, как мебель, сидим, хорошо пристегнутые, в пассажирском отсеке прямо под ними… или за ними, в большом пассажирском модуле.