Маршалы и генсеки

«В мае этого года, — пишет он, — в «Новом мире» была напечатана моя «Непогашенная луна», получившая столь прискорбную для меня известность… Формальная сторона возникновения в печати этой повести такова. Написав «Луну», я собрал группу писателей и моих знакомых партийцев (как это я обыкновенно делаю), чтобы выслушать их критику, — в том числе был и редактор «Нового мира». Повесть была выслушана большим сравнительно количеством людей, одобрена и тут же взята к напечатанию для «Нового мира», — редактором же было предложено мне написать и предисловие, которого в первоначальном варианте не было… И позвольте сказать мне по существу. Сейчас, задним числом (я никак не хочу этим письмом себя оправдать) я вижу, что появление моего рассказа и напечатание его — суть бестактность. Но поверьте мне, что в дни написания его ни одной недостойной мысли у меня не было, — и, когда я, вернувшись из-за границы, услыхал, как был принят мой рассказ нашей общественностью, — ничего, кроме горького недоумения, у меня не было, потому что никак, ни на одну минуту я не хотел написать вещи «оскорбительной памяти тов. Фрунзе» и «злостью клевещущей на партию» (как было написано в июньском «Новом мире»)… Никогда, ни на одну минуту, я не хотел написать веши, которая могла бы быть оскорбительной для партии!

Все годы революции и по сегодняшний день я чувствовал и чувствую себя честным человеком и гражданином моей республики, — человеком, который делает по мере сил своих нужную революции работу…»

Ни клеветы, ни «оскорбительности повести для памяти Фрунзе» писатель, как видим, не признает. Июньскую книжку «Нового мира» он прочел в Шанхае, о конфискации пятого номера с «Повестью…» не знал, как и о том, что его имя попало в картотеку на Лубянку. Правда, арестовали его только в 1937 году в день рождения сына, которому исполнилось три года, на даче в Переделкино. В двадцать шестом году арест был бы преждевременным — его мотивы лежали бы на поверхности. Расправиться тогда с писателем означало бы признать правдивость изложенного в повести. Риск был слишком велик, и Сталин, как дальновидный политик, предпочел в данном случае расчетливую сдержанность. «Вы беспощадно истребляете талантливых, но лично вам неугодных русских писателей. Где Борис Пильняк?» — спрашивал из Парижа Сталина в открытом письме Федор Раскольников. Сын Пильняка получил ответ на этот вопрос только в 1988 году. Военная коллегия Верховного суда СССР сообщила ему, что Пильняк-Вогау Борис Андреевич, 1894 года рождения, был необоснованно осужден 21 апреля 1938 года Военной коллегией Верховного суда по ложному обвинению в совершении государственных преступлений и приговорен к расстрелу, который произведен в тог же день. Жену Пильняка (он происходил из семьи немцев-колонистов, приехавших в Россию во времена Екатерины М) отправили в женский лагерь под Акмолинск, где она отбывала срок вместе с сестрой Тухачевского.

Сын писателя Борис Андроникашвили-Пильняк, написавший вступительную Статью к первому отдельному изданию «Повести непогашенной луны», считает, что она в своей основе документальна. Сопоставив повесть с воспоминаниями ближайших друзей и сподвижников Фрунзе, Пильняк-младший нашел в них много общего, обнаружил даже совпадения отдельных реплик. Это укрепило его веру в то, что отец получал материал от ближайшего окружения полководца. Писатель посмел вынести на всеобщее обозрение святая святых — сталинскую партийную кухню, где варились многие яды, которыми одни были отравлены, другие одурманены. В этом плане «Луна» воспринимается как гражданский подвиг писателя, который первым обнаружил складывавшуюся при Сталине систему, когда во имя ложного понятия партийного долга человек идет на бессмысленную смерть. Командарм Гаврилов, не желая операции и чувствуя себя здоровым, покорно ложится под нож во имя партийной дисциплины. Действительно, почва, которая породила диктатора, механизм будущих неправедных дел, когда жертвы — крупные партийные и военные деятели, бывшие сподвижники и друзья тирана, станут в массовом порядке клеветать на невинных и оговаривать себя, пусть еще в неразвитой форме, но уже со всеми слагаемыми чертами, в «Луне» показаны выпукло, и, главное — смело.