В триаде «православие, самодержавие, народность» религиозная составляющая тоже начинает вызывать сомнения. Странная в связи с этим официальная установка на освобождение Константинополя от мусульман. Одновременная война с Германией и Турцией грозит нам полным разгромом. Вряд ли наши союзники — Франция и Великобритания — позволят России так укрепить свои позиции на Черном море с прямым выходом в Средиземное. А тут вновь довлеет Распутин. В царской семье почитают его едва ли не как святого и пророка, представителя российской глубинки и простого русского народа. Однако в народной среде мнение прямо противоположное, и его высказал Пуришкевич. Значит, знаменитая триада, на которой зиждется государство Российское, рассыпается на глазах.
Страну раздирали противоречия. В военное время важно единение всех сословий и партий. А тут одни призывают к мирному соглашению с Германией, другие — к войне до полной победы, третьи — к прекращению кровопролития без предварительных условий. Есть еще и четвертые, выступающие за поражение России в импе-
105
риалистической войне и свержение самодержавия. Их называют германскими агентами. Однако у них имеется немало сторонников из числа разного рода ультрареволюционеров.
31 декабря президент Соединенных Штатов Северной Америки Вильсон предложил правительствам воюющих держав сообщить свои взгляды на условия, которые необходимы для мирного соглашения.
Николай II, Верховный Главнокомандующий, обратился к сухопутным и морским войскам с манифестом, где, в частности, говорилось:
«Час мира еще не наступил. Неприятель еще не изгнан из занятых им областей, Россия еще не осуществила задач, поставленных этой войной, то есть овладения Константинополем и проливами, а также восстановления свободной Польши в составе всех ее трех частей.
Мы остаемся непоколебимы в нашей уверенности в победе. Бог благословит оружие наше: он покроет его вечной славой и даст нам мир, достойный ваших славных подвигов, мои славные войска, такой мир, что будущие поколения благословят вашу святую память».
30 декабря стало известно, что минувшей ночью убили Распутина. Казалось бы, сообщение обнадеживающее. Разрубили, по примеру Александра Македонского, замысловатый гордиев узел. В результате, возможно, лишь резче обозначились противоречия между самодержавием и народом. Распространились слухи о готовящемся дворцовом перевороте для спасения монархии, для замены слабовольного Николая II более значительным, разумным, последовательным царем (или регентом при малолетнем царевиче), пользующимся доверием народа.
Как относился к тому, что происходило в Отечестве, Борис Михайлович? Об этом остается только догадываться. Скорее всего он старался не углубляться в политические проблемы, исполняя свой воинский долг. Безусловно, у него складывалось впечатление, что в России наступает смутное время смятения умов, разброда и расшатывания и без того ослабленных государственных устоев.
Чтобы оценить общую ситуацию, придется обратиться к свидетельствам современников, раз уж отсутствуют воспоминания Шапошникова. Без понимания того, что происходило в 1917 году в России, нельзя судить о настроениях в той среде, к которой он принадлежал. Тем более что многие офицеры и генералы Генштаба год спустя оказались — и не случайно! — в рядах Красной Армии.
Вот почему есть смысл сделать отступление от конкретной биографии Шапошникова и восстановить, хотя бы отдельными штрихами, обстановку того поистине переломного периода в истории нашей страны. Ведь о нем за последние два десятилетия наговорили столько всяческих былей и небылиц, фантазий и отъявленной лжи, то есть необходимость внести в этот сумбур мнений какую-то ясность.
Глава 4
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА
Максимилиан Волошин
Предреволюционные месяцы 1916—1917 годов в мемуарах современников обычно характеризуются как тревожные, пронизанные ощущением надвигающейся трагедии. Однако не всегда можно определить, когда возникло это ощущение: до или позже февральских событий.
Человеческая память выборочна и подвержена воздействию эмоций. После того как грянул 1917 год и затем началась Гражданская война, многие события предшествующего времени стали выглядеть по-иному, осмысливаться по-новому, так что вспоминалось не все, а преимущественно негативное, соответствующее последующей катастрофе.