Маршал Конев: мастер окружений

Итогом знакомства нового командующего войсками фронта с подчиненными войсками стал сбор руководящего состава объединений и отдельных соединений. Он проводился на базе 38-й армии, находившейся в центре оперативного построения фронта. Начали сбор с обсуждения докладов командующих 13-й армией генерала Н. П. Пухова и 38-й армией генерала К. С. Москаленко об итогах проведенных операций. Затем заслушали выводы из оценки обстановки других командующих объединениями, а также командующих родами войск. В результате получился полезный разговор, позволивший четко определить первоочередные задачи, стоящие перед органами управления всех звеньев. Завершилась работа тем, что маршал Конев отдал указания по подготовке войск и штабов. Акцент был сделан на развитие творчества командиров в выборе способов и приемов разгрома противника, в определении наиболее целесообразного, с учетом конкретных условий обстановки, боевого порядка, в организации огневого поражения противника и управления войсками. «Управление боем, особенно при прорыве вражеской обороны, — подчеркнул он, — должно быть до предела централизованным и непрерывным, поэтому штабы должны находиться вблизи войск, ведущих бой»[65].

В начале июня И. С. Конев был вызван в Москву. Состоялся его телефонный разговор с Верховным Главнокомандующим. Коневу было предложено разработать план предстоящей фронтовой наступательной операции с целью разгрома противника в Прикарпатье и освобождения Западной Украины.

Исходя из оценки обстановки, учитывая сильный состав противостоящей фронту группировки противника, а также местность, позволявшую немецкому командованию организовать эшелонированную траншейную оборону, маршал Конев решил прорвать ее на двух участках, удаленных друг от друга на семьдесят километров, сосредоточивая основные усилия на львовском направлении. Тем самым достигалось не только рассечение группировки противника, но и окружение части его сил в районах Бродов и Львова. Успех прорыва, по мнению командующего, обеспечивался сосредоточением до 90 процентов танков и самоходно-артиллерийских установок, свыше 77 процентов артиллерии и 100 процентов авиации на участках, составлявших всего 6 процентов полосы, занимаемой фронтом, а развитие тактического прорыва в оперативный — вводом в сражение сразу трех танковых армий и конно-механизированной группы, т. е. максимальным использованием огневых, ударных и маневренных возможностей бронетанковых и механизированных войск. Чтобы скрыть замысел операции и перегруппировку соединений фронта, штаб по указанию командующего разработал план оперативной маскировки. Им предусматривалось имитировать сосредоточение двух танковых армий и танкового корпуса на левом крыле[66].

В середине июня И. С. Конев и К. В. Крайнюков были вызваны в Ставку ВГК для доклада плана предстоящих действий.

«Как нам представлялось, — подчеркивал Иван Степанович, — был это обстоятельно подготовленный и продуманный план. Однако он вызвал возражения со стороны Верховного Главнокомандующего, считавшего нанесение фронтом двух ударов нецелесообразным… Я же отстаивал нашу точку зрения, мотивируя тем, что один удар на львовском направлении даст противнику возможность широко маневрировать танковыми и моторизованными дивизиями, другими резервами, а также привлечь для действий по нашей ударной группировке всю свою авиацию. Кроме того, наступление одной ударной группировкой фронта на львовском направлении вынудит войска преодолевать целый ряд сильных оборонительных рубежей, проходящих по высотам, и штурмовать мощные опорные пункты. Это приведет не к прорыву, а прогрызанию обороны… к выталкиванию противника от рубежа к рубежу и не даст больших оперативных выгод… Мои доводы и проявленная настойчивость заставили Сталина в конце концов согласиться с нашим планом. Помню, как он сказал: «Уж очень вы упрямы. Хорошо, проводите свой план и выполняйте его на вашу ответственность»… Скажу откровенно, в данном случае не упрямство владело мною, а убежденность в своей правоте. Мне был вверен фронт, насчитывающий более миллиона человеческих жизней, и я отвечал не только за выполнение плана предстоящей операции, но и за жизнь людей, которых пошлю в бой. Я ставил вопрос открыто и прямо и не мог, не имел права утаивать свои мысли, приспосабливаться к мнению Верховного… Кстати, Сталин понимал людей, которые твердо и открыто отстаивали свое мнение в принципиальных вопросах»[67].