Маршал Конев

Мысль об ультиматуме заставила Гауффе остепениться. Пора подумать о том, чтобы прорваться и оставить русских с носом. Только таким путём он завоюет прощение фюрера. Надо действовать. Пока все попытки вырваться из кольца, предпринимаемые на разных участках, не принесли успеха. Но чем чёрт не шутит! Опыт войны учит, что в таких случаях нужна предельная концентрация войск. Собрать все силы в один кулак и ударить так, чтоб от русских мокрого места не осталось.

— Бойтлер, — сбавив тон, сказал Гауффе, — подойдите к карте. Я кое-что придумал, пока вы добирались до моего командного пункта. Пока я ещё доверяю вам. Вы назначаетесь командиром группы прорыва. Даю вам всё, что у меня есть: артиллерию, танки, ударные батальоны… Местность позволяет именно здесь, — он решительно ткнул пальцем в карту, — нанести сокрушающий удар. Помните: это ваш и наш последний шанс. Неудача — смерть!

Бойтлер всё это отлично понимал. И он готов взять на себя тяжкую ношу ответственности. В конце концов, должен же кто-то отвечать за промахи. Но ему не терпелось доложить командиру корпуса о происшествии, которое потрясло его до глубины души. И поэтому, найдя подходящий момент, он вставил:

— Я хотел бы доложить вам, господин генерал…

— Что ещё? — нетерпеливо вскинул взгляд Гауффе.

— Среди солдат замечены пораженческие настроения.

— В чём это выразилось?

— Некоторые недобросовестные элементы ведут агитацию за сдачу в плен.

— Не допускать! Пресекать всячески! Вплоть до расстрела!

— Я пресёк. Я приказал арестовать солдата, который занимался этой зловредной агитацией, но он выкручивается, не признает своей вины.

— Как это не признает? Кто он?

— Герберт Смульке из Гамбурга. Член национал-социалистской партии.

— Доставьте его ко мне. Я сам хочу поговорить со стервецом. А вы выполняйте приказ. И побыстрее. Русские в таких делах не привыкли мешкать. Мы ведь имеем дело с маршалом Коневым. А он командующий решительный, энергичный. Это хорошо известно!

Арестованный Герберт Смульке, доставленный на командный пункт генерала Гауффе, совсем не выглядел удручённым или подавленным. В ответ на грубый окрик командира корпуса, мол, чего вы там мутите воду, подрываете веру в фюрера, Смульке довольно спокойно и уверенно ответил, что они, немецкие солдаты, веру в фюрера не потеряли, а вот некоторые господа офицеры, если судить по слухам, поступающим из Берлина, до того потеряли эту веру, что осмелились посягнуть на жизнь самого фюрера. Наивно, доверчиво глядя на генерала, Смульке обратился к нему со следующей просьбой:

— Нас, солдат, очень волнуют такие слухи, и мы желаем знать: можно ли им верить и правда ли, что офицеры устроили покушение на дорогого нам фюрера и хотели его убить?

Гауффе, превратившийся вдруг из следователя в допрашиваемого, сразу как-то сник, не нашёл что ответить и только пробурчал: не наше, мол, это дело и те, кому следует, разберутся и накажут преступников.

— Конечно, разберутся и накажут, — повторил Смульке, — но ведь солдаты говорят, и надо как-то им разъяснять. Иначе получается брожение умов.

— Вот за это я и хотел потребовать от вас ответа, — попытался вывернуться Гауффе. — Докладывают, что вы ведёте вредную агитацию, призываете солдат сдаваться в плен. Это верно?

Смульке уставил на генерала наивный взгляд, будто он не понимает, о чём его спрашивают, а потом сказал:

— Это очень хорошо, господин генерал, что вы решили побеседовать со мной, простым солдатом, рядовым членом национал-социалистской партии. Я сам всё время просился, чтобы меня вызвали к какому-нибудь важному чину. А то нам, рядовым членам партии, — вновь подчеркнул он, — не всегда ясно, как себя вести и что говорить вверенным вам солдатам.

Гауффе наконец вывел из себя настойчивый и внешне наивный тон обвиняемого.

— Рядовым членам партии, — вспылил он, — прежде всего нужно храбро сражаться за фюрера и не рассуждать!

— Это так, — умильно ответил Смульке. — Это мы понимаем, господин генерал, и потому сражаемся как можем. Но вот солдаты подбирают русские листовки, призывающие сдаваться в плен, и не знают, что делать. Обязан я им разъяснить?

— Конечно, обязан! — подхватил Гауффе.

— Вот я и разъясняю, что надо сдаваться в плен.

— Что?! — взревел Гауффе. — Почему сдаваться? Вот это и есть вражеская агитация, и, следовательно, вас подвергли аресту правильно.

— Нет, — убеждённо ответил Смульке, — меня посадили неправильно. Я хотел бы напомнить, что ещё в начале этой молниеносной войны фюрер говорил, правда, говорил так по отношению к русским, что желательно их побольше убивать и поменьше брать в плен. Потому что с пленными одна морока. Их надо одевать, кормить, сторожить. К тому же они могут взбунтоваться и нанести ущерб рейху. Из этого следует, что чем больше наших солдат сдастся в плен, тем больший урон мы нанесём противнику. В конце концов их экономика не выдержит, мы взбунтуемся, и они вынуждены будут просить пощады. Сдадутся…

С большим трудом Гауффе набрался терпения, чтобы выслушать подобного рода тирады рядового члена национал-социалистской партии. И когда Смульке наконец закончил, генерал вызвал адъютанта.