Маршал Конев

Наташа подивилась этому сну, рассказала о нём своей, подружке, разбитной и весёлой Клавке Чёрных, спросила даже, к чему такое снится.

— Пустое, — решительно заключила Клавдия. — По молодости это у тебя. Каждого раненого жалеешь, любую боль их к сердцу близко принимаешь — вот и снятся тебе всякие лейтенанты. Особенно молоденькие, — добавила она с лукавой усмешкой.

Наташа вроде бы успокоилась, но потом вспомнила, как писала она письмо за раненого лейтенанта, не владевшего правой рукой, какие тёплые слова находил Николай для своей любимой девушки. И ей захотелось, чтобы именно такие слова были сказаны и ей. Конечно, раньше, когда девушка ещё училась в школе, а потом на курсах медицинских сестёр, не обходили её вниманием. Восхищались стройной фигурой, хорошеньким личиком. Говорили всякие нежности: «Какая у тебя милая улыбка!» или «Какие выразительные, умные глаза!». Но она обычно не обращала на подобные комплименты никакого внимания. Но сейчас многое изменилось. Прежде, когда Паршин лежал в этой палате, она обращалась к нему как ко всем, поступавшим на излечение: просто «больной». А теперь, возвращаясь в мыслях к тому времени, называла его Коленькой. И это казалось ей совершенно естественным. Ведь называл же он её Наташенькой или сестричкой. Что ж плохого в том, что она тоже сейчас обращается к нему ласково. Ведь никто, даже он, об этом не узнает.

Изо дня в день занималась Наташа своей обычной работой: делала перевязки, кормила с ложечки тех, кто сам не мог есть, сидела по ночам около тяжелораненых, успокаивала и облегчала своим присутствием их страдания. Больные частенько заглядывались на неё, произнося ласковые слова: «Сестрёнка, какая ты молоденькая да пригожая! И посмотреть на тебя приятно, и побеседовать с тобой радостно…» Она не возражала, не запрещала им так говорить, а молча слушала, посерьёзнев, как бы давая понять, что ей не до всяких там сантиментов, у неё серьёзное дело: вместе с врачами ставить на ноги и возвращать солдат здоровыми на фронт. Иногда же, под настроение, она улыбалась и отвечала: «Скажете тоже!» Но сейчас эти искренние признания немощных людей стали ей особенно приятны. Может быть, потому, что, как ей казалось, говорят их не эти раненые, которые лежат сейчас в палате, а тот, кто уже давно уехал на фронт, — он, Коленька…

Когда Наташа впервые мысленно произнесла «Коленька», то просто испугалась и даже огляделась по сторонам: не услышал ли кто? Слава Богу, никто не услышал. Но почему она не может сказать так? Это её раненый, это её больной, которого она выходила, поставила на ноги и проводила снова на фронт. Её Коля, Коленька! Всё чаще девушка думала о том, где же он теперь и что с ним. Что делают на фронте и как там всё происходит — знала довольно точно по многочисленным рассказам раненых, по их исповедям, слышала, как многие её подопечные в бреду, в горячке кричали: «Вперёд, за мной! Ура-а!» Или: «Орудие! Огонь!» Коля, поскольку он артиллерист, наверное, тоже подаёт такие команды. Он рассказывал ей, что чаще всего ему приходилось отражать атаки вражеских танков. Как это, наверное, страшно! Она представляла себе огромный, изрыгающий огонь фашистский «тигр» и противостоящую ему маленькую, юркую пушечку, как любовно называл своё противотанковое орудие лейтенант, и приходила в ужас. Наташа в такие минуты молила Бога, чтобы на взвод лейтенанта Паршина шло поменьше бронированных чудовищ…

Так где же её Коленька сейчас? Наташа откинула прядь русых волос, и на лбу обозначилась морщинка — так сильно вскинулись от раздумий брови. И тут вспомнила: когда Паршин диктовал письмо Гале, то советовал следить, где будет Конев. Значит, он воюет там, где Конев.

Наташа каждый день стала с особым вниманием прослушивать сообщения Совинформбюро. Это нужно было не только ей самой, но и раненым, которые часто по утрам спрашивали, что нового на фронтах, просили её пересказать сводку. Почти ежедневно передавались приказы Верховного Главнокомандующего войскам того или иного фронта. Наши части штурмом взяли Севастополь, овладели городом и крепостью Выборг, форсировали реку Свирь. Приказы адресовались Василевскому и Толбухину, Говорову и Мерецкову. Но имя маршала Конева не называлось.