Маршал 2

Как несложно догадаться, поляки пошли в отказ и заявили, что понятия не имеют о чем речь. Их поддержали в Лондоне и Париже, понадеявшись на благоразумие Третьего Рейха, который "не хочет войны против старой коалиции". Две недели шли препирательства на самом высоком уровне, которые, естественно ни к чему не привели. Поэтому двадцать седьмого сентября Берлин выдвинул Варшаве ультиматум – выдать в трехдневный срок всех участников нападения на германские пограничные посты. А так как никакой вразумительной реакции не последовало, тридцатого сентября в двадцать три часа вручил польскому послу в Берлине ноту об объявлении войны. А уже в три часа утра следующего дня, заранее подведенные к границе войска, перешли в наступление.

Лондон и Париж взорвались негодованием. По крайней мере, в газетах, которые клеймили почем зря германский милитаризм и неуемную хищническую натуру. А вот с объявлением войны затянули. Лишь только утром третьего октября в Париже и Лондоне были вынуждены под давлением общественности выполнить свои обязательства по обеспечение целостности и независимости Польши.

Впрочем, в Москве именно этого и ждали, так как в полдень того же дня советский посол в Варшаве выставил правительству Мосницкого ультиматум с требованием удовлетворить территориальные претензии Советского Союза. Ни Игнаций Мосницкий, ни кто другой из его правительства никак на этот документ не отреагировал. Вообще. Потому что не знали как. Ведь в случае отказа должно было последовать немедленное начало войны с СССР, а в случае согласия – потеря большей части Польши, включая столицу. Пользуясь молчанием ясновельможных панов, Советский Союз пятого октября 1939 года вручил ноту о начале боевых действий и шестого числа приступил к ним.

— Черт побери! Энтони! — премьер-министр Великобритании был в ярости. — Что нам делать?

— Мы не можем вмешиваться.

— Но формально обязаны! Чертовы Советы!

— Если мы сейчас объявим им войну, то сами оформим советско-германскую коалицию, которая нас разгромит. Причем быстро и бесспорно.

— Но общественность!

— А что общественность? — улыбнулся министр иностранных дел. — Разве мы не можем найти решения этого вопроса? Советы все хорошо рассчитали. Ведь мы не можем объявить войну и им, и Рейху. Вот и воспользовались ситуацией.

— Да я-то это понимаю! А как подобный факт подать избирателям?

— Французы утром опубликовали несколько статей, в которых пересказывали советские материалы о зверствах поляков.

— Вот как? — заинтересованно произнес Чемберлен. — И много таких материалов?

— В Германии и Советском Союзе они шли непрерывной волной вот уже как пару месяцев. И, я думаю, если нам начать их публиковать, острота вопроса несколько спадет. Более того, у нас появится возможность вообще заключить с немцами мир, показав их борцами за добро и справедливость. Правда, в этом случае, никаких негативных шагов против СССР мы предпринимать не сможем.

— Как отреагировали США?

— Никак. Они вообще никак официально не прокомментировали ситуацию, а их газеты очень скромничают в освещении польского вопроса. Очевидно, ждут.

— Получается, что они знали заранее.

— Да. Скорее всего. И теперь им нужна наша реакция, дабы выстроить свою линию поведения.

— Я вас понял, — кивнул Чемберлен. — Тогда поступим так. Сегодня же вручите внешне максимально жесткую ноту протеста советскому послу, но составьте ее таким образом, чтобы неисполнение наших требований ни в коем случае не заставило бы объявлять войну СССР. И запускайте в печать указанные вами материалы, показывающие поляков натуральными зверями, которым не место в европейской семье. Но только в нескольких бульварных газетах. Для Москвы и Берлина, привыкших, что ни одна шавка не смеет гавкать без разрешения хозяина, это станет свидетельством нашего невмешательства. "Таймс" же, ради соблюдения приличий, должна осудить советское вторжение в Польшу. И не забудьте заверить Рачинского в том, что при самом худшем развитии ситуации Лондон готов принять польское правительство в изгнании. Справитесь?

— Конечно, сэр, — кивнул лорд Иден. — Утренние газеты уже будут пестреть громкими заголовками.

— Но все равно – положение скользкое. Попроси наших друзей из Франции помочь в этом деле, благо, что они и так уже начали. Может быть до серьезной войны и не дойдет. Ведь ни немцы, ни французы пока еще даже не выстрелили в сторону друг друга.

— И будем надеяться на то, что не выстрелят…

Тем временем, пока британские политики придумывали схему ухода от ответственности в невыгодной ситуации, в Польшу все глубже и глубже вгрызались танковые клинья Вермахта.

Ставка на ударный тяжелый танковый полк полностью себя оправдала. Поддержанный авиацией, самоходной артиллерией и моторизованной пехотой он совершенно неудержимо пер вперед. Как паровой каток. Поляки же ничего не могли противопоставить этому мощному таранному удару. Тем более что он действовал не в гордом одиночестве, а при тесном взаимодействии с другими подразделениями Вермахта и Люфтваффе.