Марш

Случившееся он понимал так, что штату, который первым развязал войну, преподан надлежащий урок. Нынче же утром он видел, как среди сотен сумасшедших в местной психбольнице содержались пленные федеральные солдаты. Состояние, до которого их довели, ужаснуло его. Грязные, дурно пахнущие, с шершавой кожей и пустыми глазами, они превратились в непонятные существа, еле волоча ноги демонстрировавшие жалкое подобие строевой выправки. Это были скелеты, обтянутые кожей, в костлявых полутрупах жизнь едва теплилась, на них неприятно было смотреть. В столице Конфедерации с этими солдатами обращались не как с военнопленными, а как с собаками в вольере. Когда генерал Шерман увидел этих людей, у него слезы на глаза навернулись, а теперь — видали? — вспоминает о том, как целовал красавиц-южанок!

Ведь генерал клялся наводить ужас, камня на камне не оставить, разве не так? Вот его заветы и исполняются. Все эти буйные пьяные поджигатели, эти насильники и мародеры… — да вот же, легки на помине: выходят из дверей богатого дома с полными мешками серебряной посуды, а жемчужные ожерелья и часы с брелоками на цепочках так в руках и несут! — кто они, как не люди, которым нужна ночь свободы от этой развязанной Югом войны, сломавшей каждому из них судьбу и все еще угрожающей отнять жизнь! Вот: остановились… Правильно, пошвыряли в окна факелы. Один солдат оглянулся на Тика — как тот среагирует? — и когда тот не среагировал никак, улыбнулся и молодцевато отдал честь.

Если этот вандализм есть воплощение мести, — думал Тик, — что ж, значит, все как надо, армия действует и может собой гордиться.

Что касается почти поголовного пьянства, то его причиной было разграбление винокуренного завода на Ривер-стрит. Полковник это выяснил, проследив, откуда идут попадающиеся ему на пути пьяные с бидонами виски в руках. Поиски привели его к большому кирпичному зданию, окруженному погрузочными платформами, на которых валялись вусмерть упившиеся солдаты. Внутри народ был поактивнее. Завалили девушку-негритянку на пол и пустили по кругу. За другой погнались по каким-то лестницам, переходам, вот уже тащат, она визжит и отбивается. Из подвернувшейся бочки с бурбоном Тик восполнил запас виски во фляге и пошел своей дорогой.

В главном здании колледжа Южной Каролины свои амбулатории развернули три полковых врача. Но если бы их было даже десять, все равно бы они не справились с наплывом раненых и увечных. Еле удавалось поддерживать порядок в вестибюле, куда валом валили штатские и, тесня друг друга, требовали помощи. Главным образом белые горожане — с ожогами, вывихами, переломами. Кроме того, несколько федеральных солдат погибло и многих ранило взрывом. Дело в том, что Шерман приказал сбросить в реку главный в штате склад пороха и боеприпасов, но что-то там пошло не так. Раны этих людей были ужасны, и все хирурги занимались ими целый день.

Сбреде Сарториусу из армейского медицинского управления прислали двух санитаров в сержантском звании, так что теперь в операционной всем заправляли они, а Эмили Томпсон с Перл осталось только мыть окровавленные полы, собирать в мешки и уносить операционные отходы, стирать полотенца, подносить бинты и лубки и раздавать лекарства. По совету Эмили вдову Джеймсона Мэтти определили на работу в кладовую, где от худшего она была избавлена.

Когда неотложная помощь была всем оказана, в смотровой кабинет Сбреде Сарториуса по очереди стали пускать штатских. Их травмы не представляли для него большого интереса. По большей части горожане были в состоянии шока и замешательства. Он прописывал им чарку бренди или настойку опия слабой концентрации. Его раздражал поток испуганных людей, которому, похоже, нет конца и краю. В обязанности Перл и Эмили вменялось раздавать им солдатские одеяла, поить лекарствами и провожать на второй этаж, где пациентов укладывали в койки, поставленные в аудиториях.

Пожары бушевали весь вечер, и все больше народу обращалось к врачам. Сперва черные и белые ждали осмотра в разных комнатах. Но колледж мал, и к полуночи в коридорах сидели и лежали белые и черные бок о бок.

Пришлось реквизировать другие здания и на дополнительных площадях развернуть новые палаты. Из окна коридора Стивен Уолш увидел, что два здания колледжа охватило пламя. На крышах сновали люди, пытались сбить пламя одеялами. Он видел их силуэты на фоне неба. Что за дьявольщина? Н-да, дьявольщина, но явно не та, придуманная, о которой рассказывают священники и монахини. Их ад утешает. Своим существованием он гарантирует наличие рая. А эта дьявольщина, этот ад, мой ад — он ничего не гарантирует. Это жизнь, которая сама по себе невыносима.

Левая рука Уолша забинтована. Будто она окуклилась. Или сделалась осиным гнездом. На правой руке тоже бинты, но пальцы свободны. Обожжена только ладонь, хотя правая рука болит не меньше, чем левая. В бинтах он чувствует себя беззащитным. Хочется содрать их зубами. В любом случае утром он от них избавится и вернется в роту.