Марш

Своей ставкой Шерман сделал особняк хлопкового брокера. Множество тихих комнат с толстыми коврами и тяжелыми шторами. Пальмы в горшках и бюсты римских сенаторов на пьедесталах. На стенах живопись: гурии гарема, развесив розовые соски, предаются расслабленной неге под взглядом евнуха-негра. Спал он мало. В своих апартаментах на втором этаже, сидя в ванне, курил сигару и читал о том, какой он великий. Полные подхалимажа письма приходили мешками. Он позвал Мозеса Брауна, велел добавить кипятка: теперь только горячая ванна и может его успокоить — признание в масштабах всей страны чересчур возбудительно щекочет нервы. Кроме того, пар облегчает дыхание — а то уж очень разыгралась астма. То дождь, то этот ветер с моря… Сам-то ведь родом из Огайо. Уже одна только близость моря выбивала его из колеи, и каждый раз при виде водной глади единственное, о чем он мог подумать, это вычурность фантазии Творца, измыслившего нечто, пригодное только на то, чтобы оно вздымалось и с грохотом опадало… В лучшем случае хлюпало и лопотало под лодками.

Жене он писал: Не верится, чтобы этот общественный восторг продлился долго. Разве не те же газеты после Шайло оповестили мир о том, что я рехнулся? Это оборотная сторона той же медали.

Тем не менее толпы черных день и ночь стояли у дома, каждый стремился хоть краем глаза его увидеть. К восьми утра в приемной скапливалась очередь просителей. Среди визитеров попадались жены генералов Конфедерации. Приносили письма мужей, в которых те просили предоставить им коридор, чтобы с достоинством выйти из войны. Он с готовностью уступал. Обожал быть благородным. Хотел, чтобы население Саванны знало: что бы там о нем ни говорили, он гуманист. Кстати, труднее всего в этом было убедить как раз женщин. Чем дама старше, тем вероятнее услышать о себе все, что она думает. Впрочем, это он находил полезным. В числе прочих явилась некая миссис Летиция Птибоун, которую он смутно помнил с тех времен, когда молодым офицером служил в Атланте. Что именно она говорила, он потом вспомнить не мог, потому что у нее на запястье висела вышитая стеклярусом сумочка, и дама ею попыталась нанести удар, так что, если бы не природная быстрота реакции, позволившая Шерману увернуться, быть бы ему на этой войне еще одним раненым. После того как женщину выдворили из комнаты вон, он затянулся сигарой и сказал адъютанту: Пишите боевой приказ, Моррисон. Отныне дамы пусть оставляют сумочки в прихожей.

В рождественское утро черное небо сочилось дождем. Шерман приказал подготовить войска к смотру. Его написанные по этому случаю наказы были размножены, чтобы ротные командиры ознакомили с ними личный состав. Стоя на параде, бойцы узнали, что их имена будут вписаны во всемирную военную историю. Шерман, обозревая войска с высокого помоста, слушал, как его слова, словно сквозь воду, с разным запаздыванием доносятся со всех сторон. Брезентовую крышу над его головой раздувало, она хлопала на ветру. Два полковых оркестра, объединив силы, сыграли марш. Звучал он так, будто каждую ноту извлекают дважды.

Шерман еще раз про себя прикинул, что сделано. Реку Огичи и пролив Оссабо освободили от мин, конфедератские береговые батареи демонтировали. Слокума с его корпусом он послал вдоль Саванна-Ривер, чтобы тот на седьмой миле взял под контроль фарватер; Говарда отправил на взморье; кавалерию Килпатрика — на Кингз-Бридж и дороги, ведущие на север и запад. Лавки торгуют, улицы чисты, пожарные команды целы. Все общественные здания, брошенные плантации и т. п. — собственность народа Соединенных Штатов Америки. Вроде ничего не упустил. Так что же его тревожит? Навалившееся на него за последние несколько дней всеобщее признание казалось чем-то холодным и мокрым, как капли дождя на лице. Проклятая погода, бронхи — понятно, но только ли в этом дело? Он спустился с помоста и позволил себя отвезти в резиденцию.