Марш

Схватив Уилла за локоть, Арли повлек его за собой; покружив по улицам, нашли церковь. То была Первая Баптистская, высоко вознесшая царственный гранит своих стен над всем кварталом. Двери распахнуты, и несшееся оттуда пение, казалось, полнило собой всю дубраву прилегающего парка. Друзья поднялись на паперть и оказались среди солдат, столпившихся в притворе. Извиняюсь, — протискиваясь, повторял Арли, — простите… пардон… виноват… Только бы не опоздать, — шепнул он ничего не понимающему Уиллу, который послушно пробивался следом. Дойдя примерно до половины нефа, Арли углядел на середине одной из скамей свободное местечко. Извиняюсь, братишка, дай-ка мы просочимся, прости, бога ради, — бормотал он, одаривая благочестивыми улыбками тех, кому новыми башмаками наступал на ноги. И вот они уже сидят в самой середине и даже держат в руках тексты гимнов. В толпе прихожан преобладал синий цвет армейской формы, хотя попадались и гражданские. Но хор был чисто солдатский, мужской, мощный; не очень попадая в ноты, зато очень пылко и яростно, поющие на разные голоса призывали друг друга молиться, но почему-то не здесь и сейчас, а предварительно спустившись для этого к реке:

…И-и-э что у меня… в ру-ке?
Ру-ука моего… брата-воителя.
Ку-уда мы пойдем?.. К ре-ке!
Мо-олиться и петь, славить Спасителя.
Как тихо бежит вода!
Грехи назовем, вместе покаемся!
Так куда мы идем?.. Туда,
Где Духом Святым все напитаемся…

В церкви Уилл всегда начинал нервничать; повелось это, должно быть, еще с детства, когда он, хоть и клоп еще мелкий, а заметил, что мама и папа в церкви становятся как сами не свои — ну не узнать людей: то всю неделю пили и дрались, а тут… Он не понимал, зачем люди ходят в церковь — ну, кроме того только, что они там друг перед другом выделываются, притворяясь хорошими, а притворяться трудно, да и вдруг раскусят? (Вот эта возможность разоблачения его как раз и пугала.) С тех пор возникшая в детстве мысль с ним вместе выросла и усложнилась, так что сейчас, оглядываясь по сторонам и видя все те же разинутые рты и остекленевшие глаза поющих, он понимал, что хорошими они, конечно, притворяются, однако не только: они действительно хотят быть лучше, но утешаться этим не стоит, потому что война это война, а значит, что бы они там ни хотели (или думали, что хотят), делать будут все равно то, что делали всегда, то есть не мытьем, так катаньем найдут способ согрешить перед Господом, а потом пойдут снова в церковь, покаются, купят себе некое подобие искупления, на время очистятся, потом опять нагромоздят грехов, вернутся внести очередной взнос покаяния, и так по кругу. По логике вещей, — думал про себя Уилл, — этой армии янки имело бы смысл завести себе свою, какую-то особенную церковь и возить ее на собственном горбу, потому что поди знай — то ли они церковь сожгут, то ли пойдут туда каяться. Уж ходили бы и впрямь, что ли, к реке… Господи, помилуй меня, — без перехода подумал Уилл, совершенно не чувствуя никакого внутреннего противоречия, — прости меня и помилуй, но не могу я полностью примкнуть и к рабовладельцам, среди которых мне привелось родиться. Не знаю ничего и никого, к кому я мог бы прилепиться сердцем, кроме, пожалуй, одной мисс Эмили Томпсон.

Когда гимн спели, орган заиграл тихо-тихо и по рядам пустили блюдо для пожертвований. Уилл забеспокоился: у него не было ни цента, а ведь надо же приличие соблюсти! Но тут он глянул туда, где стоял церковный староста, передававший блюдо крайнему на скамье прихожанину, увидел, как в него кладут монеты и даже ассигнации, и, приняв во внимание тот факт, что не он, а именно Арли озаботился пробиться сюда, на самую середину скамьи, уже не удивился тому, что произошло, когда блюдо коснулось его пальцев, — он словно знал заранее: Арли ударит по блюду снизу, оно с деньгами вместе взлетит в воздух, Уилл с Арли тут же бухнутся на четвереньки и начнут, стукаясь головами о спинку впереди стоящей скамьи, собирать монеты и ассигнации и класть обратно на блюдо, но не все, не все! Встали; сердитый староста хмурится в проходе у конца скамьи, вокруг качают головами и хихикают солдаты: нет, вы только гляньте на этих олухов криволапых! К себе Уилл мог отнести это полностью, тогда как Арли всю сцену ловко подстроил; потом таинство сбора пожертвований плавно потекло дальше, орган трубными звуками негромко и уважительно славил имя Господне, а они сидели себе, глядя прямо перед собой, — обычные такие два красные от смущения прихожанина, которые ждут не дождутся, когда кончится служба, потому что в кармане завелись шальные деньжата и надо срочно мчаться к проституткам на Чарльстон-стрит.