Марш Радецкого

Господин фон Тротта спал очень мало. Ел, не замечая, что ему подают. Подписывал бумаги, хорошенько не прочитав их. Случалось, что он приходил в кафе, когда доктора Сковроннека еще не было. Тогда господин фон Тротта брал в руки газету трехдневной давности и снова перечитывал уже давно известные сообщения. Когда же доктор Сковроннек рассказывал очередные новости, окружной начальник только кивал головой, словно уже давно знал их.

Однажды он получил письмо. Некая совершенно ему неизвестная фрау фон Тауссиг, добровольная сестра милосердия венского сумасшедшего дома, сообщала господину фон Тротта, что граф Хойницкий, несколько месяцев тому назад сошедший с ума на фронте и доставленный в Вену, часто говорит об окружном начальнике. Среди бессвязных речей он постоянно повторяет, что должен сообщить нечто очень важное господину фон Тротта. И если господин окружной начальник случайно имеет намерение посетить Вену, то возможно, что его визит к больному вызовет неожиданное прояснение разума, как это уже не раз имело место в подобных случаях. Окружной начальник посоветовался с доктором Сковроннеком.

- Все возможно, - отвечал тот. - Если вы можете это перенести, я хочу сказать, легко перенести…

Господин фон Тротта перебил его:

- Я все могу перенести.

Он решил выехать немедленно. Может быть, больной знал что-нибудь важное о лейтенанте. Может быть, у него было для передачи отцу что-нибудь написанное рукой сына. Итак, господин фон Тротта отправился в Вену.

Его провели в военное отделение сумасшедшего дома. Был пасмурный осенний день; вокруг все было мокро от дождя, уже несколько недель моросившего над всем миром. Господин фон Тротта ждал в ослепительно белом коридоре и смотрел сквозь зарешеченные окна на более тонкую и более густую решетку дождя, думая о железнодорожной насыпи, на которой умер его сын. Теперь он совсем вымок, думал окружной начальник, словно сын пал только вчера или сегодня. Время шло медленно. Он видел проходящих по коридору людей с безумными лицами и страшными увечьями, но для окружного начальника в безумии не было ничего страшного, хотя он и впервые видел сумасшедший дом. Жаль, думал господин фон Тротта. Если б Карл Йозеф не был убит, а сошел бы с ума, я возвратил бы ему разум. А если б я не мог этого сделать, я бы все-таки каждый день приходил к нему! Может быть, у него была бы так же страшно изувечена рука, как у этого вот лейтенанта, которого сейчас провели по коридору. Но это все же была бы его рука, а гладить можно и искалеченную руку. Можно смотреть и в безумные глаза! Главное, чтоб это были глаза сына! Счастливы отцы, сыновья которых безумны!

Наконец появилась фрау фон Тауссиг, такая же сестра милосердия, как и все другие. Он видел только ее убор. Какое ему дело до лица этой женщины! Но ока долгим взглядом посмотрела на него и затем сказала:

- Я знала вашего сына!

Окружной начальник только теперь взглянул на ее лицо. Это было лицо пожилой женщины, все еще красивой. Да, косынка сестры милосердия молодила ее, как и всякую женщину. Это светская женщина, подумал господин фон Тротта.

- Как давно, - спросил он, - знали вы моего сына?

- Это было перед войной, - отвечала фрау фон Тауссиг. Затем она взяла под руку окружного начальника, повела его вдоль коридора, как привыкла водить больных, и тихонько сказала: - Мы любили друг друга, Карл Йозеф и я!

Окружной начальник спросил:

- Простите, не из-за вас ли вышла тогда эта нелепая история?

- Отчасти и из-за меня! - сказала фрау фон Тауссиг.

- Так, так, - пробормотал господин фон Тротта, - отчасти и из-за вас! - Потом он тихонько сжал руку сестры милосердия и закончил: - Я хотел бы, чтоб у Карла Йозефа могли еще быть "истории" из-за вас.

- Теперь идемте в палату! - сказала фрау фон Тауссиг. Ибо почувствовала, как слезы подкатились к ее горлу, а она считала, что ей не следует плакать.

Хойницкий помещался в комнате, откуда вынесены были все предметы, так как временами на него находило буйство. Кресло, на котором он сидел, всеми четырьмя ножками было ввинчено в пол. Когда вошел окружной начальник, Хойницкий поднялся навстречу гостю и сказал, обращаясь к фрау фон Тауссиг:

- Оставь нас, Валли! Нам нужно переговорить о серьезных вещах.

Они остались одни. Хойницкий подошел к двери, спиной прикрыл проделанное в ней окошечко и провозгласил:

- Приветствую вас в моем доме!

Его голый череп по каким-то непонятным причинам казался господину фон Тротта еще голее. Из больших выпуклых голубых глаз больного исходил какой-то ледяной ветер, мороз, веявший над желтым, изможденным и в то же время одутловатым лицом и над пустыней черепа. Время от времени правый угол его рта подергивался. Казалось, что он собирается улыбнуться этим углом. Способность улыбаться, навеки утраченная его губами, засела в этом правом углу.

- Садитесь, - сказал Хойницкий. - Я попросил вас приехать, чтобы сообщить вам нечто чрезвычайно важное. Не говорите об этом никому! Кроме вас и меня, ни один человек сегодня еще не знает об этом. Старик при смерти!

- Откуда вам это известно? - спросил господин фон Тротта.