Марш Радецкого

— Не более странно, — заметил граф, — чем все то, чем я мог бы заниматься. Сделаться министром культов и просвещения? Мне это предлагали. Начальником департамента в министерстве внутренних дел? Это мне тоже предлагали. Жить при дворе в звании обер-гофмейстера? И это мне доступно, Франц-Иосиф знает меня.

Окружной начальник отодвинул свой стул на два дюйма назад. Когда Хойницкий так фамильярно называл императора по имени, словно тот был одним из тех комичных депутатов, которые со времени введения "всеобщего, равного и тайного" избирательного права, заседали в парламенте, или, и это в лучшем случае, словно император был уже мертв и сделался одним из персонажей отечественной истории, — окружной начальник ощущал острый укол в сердце. Хойницкий поправился:

— Его величество знает меня!

Окружной начальник снова придвинулся к столу и спросил:

— А почему, простите меня, служить отечеству так же излишне, как делать золото?

— Потому что отечества более не существует.

— Я не понимаю! — проговорил господин фон Тротта.

— Я так и думал, что вы меня не поймете! — сказал Хойницкий. — Все мы уже не существуем!

Стало очень тихо. Последний свет дня уже давно потух. Сквозь узкие полосы зеленых жалюзи можно было видеть первые звезды, зажегшиеся на небе. Звучную и заливистую песню лягушек сменила тихая металлическая песня кузнечиков. Временами слышался резкий крик кукушки. Окружной начальник, под влиянием алкоголя, своеобразного окружения и необычных речей графа впавший в никогда ему не ведомое состояние одурманенности, украдкой взглянул на сына просто для того, чтобы увидеть близкого и единомыслящего человека. Но и Карл Йозеф больше не казался ему близким! Может быть, Хойницкий прав, и они действительно больше не существуют: ни родина, ни окружной начальник, ни его сын. С огромным усилием господин фон Тротта пробормотал:

— Я не понимаю! Как это монархии больше не существует?

— Конечно, — возразил Хойницкий, — в буквальном смысле слова она еще существует. У нас еще имеется армия, — граф указал на лейтенанта, — и чиновники, — он указал на окружного начальника. — Но она заживо разлагается. Она распадается, она уже распалась. Старик, обреченный к смерти, которому опасен малейший насморк, удерживает старый трон благодаря тому чуду, что еще в состоянии на нем сидеть. Но как долго это может продолжаться? Время больше не хочет нас! Это время прежде всего хочет создать самостоятельные национальные государства! Никто больше не верит в бога. Народы больше не идут в церковь. Они идут в национальные союзы. Видно, бог оставил императора.

Окружной начальник поднялся. Никогда он не думал, что найдется на свете человек, который скажет, что бог оставил императора. В продолжение всей своей жизни он предоставлял богословам заниматься делами неба, остальное же — церковь, мессу, страстной четверг и господа бога — считал насаждением монархии. И все же ему показалось, что слова графа объяснили ему всю путаницу, которую он ощущал в последние недели, особенно же со дня смерти старого Жака. Да, господь оставил старого императора! Окружной начальник сделал несколько шагов, половицы заскрипели под его ногами. Он приблизился к окну и сквозь щелки жалюзи увидел узкие полосы темно-синей ночи. Все явления природы и все события повседневной жизни внезапно приобрели для него угрожающий и непонятный смысл. Непонятен был стрекочущий хор кузнечиков, непонятно мерцание звезд, непонятна бархатная синева ночи, непонятной стала окружному начальнику и его поездка в пограничную область и пребывание здесь, у этого графа. Он вернулся к столу, погладил одно крыло своих бакенбардов, как делал это обычно, когда чувствовал себя немного растерянным! Немного! Таким растерянным, как теперь, он не бывал никогда!

Перед ним стоял еще полный стакан. Он быстро осушил его.

— Итак, — сказал господин фон Тротта, — вы считаете, вы считаете, что мы…

— Погибли, — закончил Хойницкий. — Да, мы погибли: вы, и ваш сын, и я. Мы, говорю я, последние из того мира, в котором господь дарит свою милость величествам, а безумцы, вроде меня, делают золото! Слушайте! Видите? — Хойницкий встал, подошел к двери, повернул выключатель, й на большой люстре засияли лампы. — Видите? — повторил Хойницкий: — Наше время — время не алхимии, а электричества. И химии тоже, поймите это! Знаете, как называется эта штука? Нитроглицерин. — Граф раздельно произнес все слоги. — Нитроглицерин, — повторил он. — А не золото! Во дворце Франца-Иосифа все еще зажигают свечи. Понимаете? Нитроглицерин и электричество будут причиной нашей гибели! До нее осталось недолго, совсем недолго!