Марш обреченных

Глотнув из кружки холодного чая, закуриваю. Вокруг тихо, лишь мелкая листва кустарника мягко шелестит, откликаясь на легкие движения прогретого солнцем воздуха. Да, здесь на равнине, что поднималась над уровнем моря всего-то метров на триста, жарко по сравнению с высокогорьем.

Матвеев сидит в дозоре. Супрун, подложив под голову тощий рюкзак, мерно посапывает; Борька лежит на спине и таращится в голубое небо.

– Выспался?

Тот кривится. Верно, душу бередят воспоминания. Потом садится, просит сигарету. И задумчиво так говорит:

– Знаешь… я ведь вам с Илюхой при встрече не все рассказал.

Настораживаюсь:

– Ты о чем?

– О причинах развода с Машкой.

«Фу-ух», – незаметно выдыхаю набранный в легкие воздух. Причина развода не могла повлиять на ход выполнения поставленной задачи. Но, видно, для товарища данная тема имела не последнее значение: привычная веселость с беззаботностью исчезли, взгляд наполнен тоской и отчаянием.

В гарнизоне наши семьи жили по соседству, часто захаживали в гости друг к другу, и я не имею права отмахнуться, сказать: забудь, все равно в разводе.

– Ну, рассказывай, если это не слишком большая тайна.

– Да какая тайна, если о ее похождениях знал весь квартал! Скурвилась она, Аркаша, – потирая ладонью лоб, вздыхает Куценко. – По полной программе скурвилась, пока я по Америкам мыкался и лучшую долю для семьи искал.

– Что значит «скурвилась»?

– А то и значит. Водку-то я после возвращения не в одиночку глушил – с Машкиного согласия водил домой дружков. Она же и на стол собирала, и за выпивкой бегала, и наравне с нами пила. И на пьяные выходки ее глаза закрывал, лишь бы не скандалила…

Он замолчал. Затянувшись в последний раз, зло швыряет окурок в сторону.

– И что же за выходки?

– А-а!.. Мужики приходят в гости, так она к каждому на шею кидается – точно всю жизнь знала и страсть как соскучилась. Те видят такое дело, и тоже с ней без церемоний: кто при встрече взасос целует – не оторвешь; кто во время пьянки обнимет; кто мимоходом по ляжке шлепнет. При мне-то, конечно, никто не усердствовал, но все равно неприятно.

«Да, распустил ты ее, дружище! Представляю, чем все это закончилось».

– Закончились эти попойки тем, что челюсть одному свернул, – словно угадывает мои мысли Борька. – Упорхнула она как-то на кухню – закуски настрогать, а я следом до ветру отправился. Иду, значит, по коридору в сортир, смотрю: жена у стола сало на деревяшке кромсает. При этом почему-то рожу к потолку подняла и глазки закатила. Ближе подрулил и обомлел: два корешка моих, что раньше покурить вышли, Машкину анатомию изучают. Один грудь щупает, второй халатик задрал и лапищу в трусы запускает. Ну, тут я и не выдержал!

Качаю головой. Борька, конечно, в житейских вопросах умом не блистал, но и Машка – не подарок.

– После устроенного мной мордобоя домашние попойки прекратились, – печально продолжает Куценко. – И начался другой кошмар – хоть святых выноси! С полгода от нее жизни не было – сплошные придирки, ссоры, скандалы… И вдруг разом все кончилось: подобрела, успокоилась. Но стала вечерами пропадать, а возвращалась среди ночи навеселе и какая-то… помятая, что ли, измученная. Спрашиваю: где была? Отвечает: у подруги сидела. Или у родственников (а их у нее целая прорва!) гостевала. Думал, черт с ней – нагуляется, перебесится, успокоится. Дочь ведь надо растить! На жилье нормальное зарабатывать! И все-таки однажды не выдержал – проследил, где она время проводит…

Решаю перевести разговор на другое, чтоб не дошло до пикантных подробностей:

– И как же решили с дочерью – неужели оставил с ней?

– А что я мог сделать?! Просил судью не отдавать ее – вдруг заразит ребенка какой-нибудь гадостью! Судья (такая же сука!) ехидненько так спросила: «А у тебя имеются веские основания, чтоб отнимать у матери дочь?» Мать, называется! Промолчал, конечно, не стал про Машкины похождения рассказывать. Вот такая приключилась у нас история…

Да уж. Поздновато ты, Борька, женился – добрые и работящие жены давно сняты с производства.

Выуживаю из рюкзака заветную фляжку со спиртом (выпросил у Баркова, сославшись на давнюю традицию спецназа), наливаю немного в алюминиевую кружку, подаю товарищу:

– Выпей. Тебе надо расслабиться и хорошенько поспать.

Тот молча проглатывает спирт, утирает рукавом выступившие слезы, берет трясущимися пальцами предложенную сигарету.

– Покури и постарайся заснуть. Сон и время лечат все.

– А ты? – выдыхает он дым.

Смотрю на часы.

– Палыча пора менять. Не мучай себя сомнениями – ты поступил правильно. Как говаривал один мой знакомый: ежи – к ежам, а лисы – к лисам. Ложись, Боря, отдыхай…

* * *

Матвеев сидит чуть дальше от выбранной мной позиции – на краю кустарника, где редкая поросль едва прикрывала его суховатую фигуру.

Присаживаюсь рядом:

– Что-нибудь случилось?

– Случиться – не случилось, но вроде как движок автомобильный где-то ноет. Не пойму… – приглушенно говорит он, прислушиваясь к ветру.