Марш мертвецов

В какой-то момент я подумал, что можно переждать. Отсидеться. Залечь на дно на несколько недель, подождать, пока утихнут страсти. Спешить ведь некуда. Зато будет время зализать раны и проветрить голову. Я сумею выстроить четкий план действий, а может, вспомнить побольше событий из прошлого. Ничто не заставляет меня нестись сломя голову навстречу верной смерти.

Но Кардинал умеет ждать, о его терпении ходят легенды. С глазу на глаз, в личных стычках, может, и нет, но в глобальном масштабе никто не умеет так, как он, сидеть на берегу, выжидая, пока река пронесет мимо труп врага. Доказательство — его речи о мировом господстве. Он готов ждать исполнения своих планов до самой смерти и дольше. Так что скитаться по городам и весям смысла нет. Можно так тянуть месяцами, годами, и все равно итог будет один: я приеду в Сонас седым семидесятилетним или восьмидесятилетним стариком, и там меня будет поджидать желторотый наглец, который тут же всадит мне в дряхлую башку дюжину пуль. Кардинала не переиграть.

Я вздремнул, скорчившись поперек неудобных кресел и просыпаясь от каждого толчка. Несколько раз в купе пытались сесть другие пассажиры, но, увидев меня, разворачивались и шли дальше. Мне это одиночество было как нельзя кстати.

Я думал о тех двух жизнях, что отнял. Одну почти голыми руками, другую с помощью пистолета. Резать мне понравилось больше, но в стрельбе нашлось свое очарование, вуайеристское наслаждение от того, что приканчиваешь человека из-за угла. Чувствуешь себя чуть ли не богом, который вершит судьбу мановением руки.

Я пересел на ночной поезд, проходящий через Сонас. После нашей стычки с Кардиналом прошли ровно сутки. Я еще жив, играю со смертью, подбираюсь на шаг ближе к могиле. Костлявая, должно быть, недоверчиво качает головой, ворча: «Некоторые не умеют уходить вовремя!»

В поезде стояла тишина, пассажиров раз, два и обчелся. Без труда отыскав свободное купе, я устроился поуютнее и протянул руку, чтобы задернуть шторы. И обомлел. Кромешная тьма за окном превратила стекло в черное зеркало. Я снял очки и шляпу, положил их на соседнее сиденье и во все глаза уставился на свое отражение, устало гадая, когда же кончится этот маразм.

Я смотрел на свое лицо, поцарапанное, порезанное, изувеченное Кардиналом. Расшибленный в лепешку нос, борозды на щеках. Изжеванное ухо. Вспухшие губы и синие скулы.

Все восстановилось.

Осталась легкая синева под глазами. Чуть искривленный нос. Несколько мелких царапин. Больше ничего, как корова языком слизала. Я осмотрел руки. Изодранные и разбитые костяшки — в полном порядке. Ладони, рассеченные осколками вазы, — даже рубца нет. Я встал и подпрыгнул на месте. Ни боли, ни скрипа сломанных ребер. Все кости срослись. Раны зажили. Как будто и не дрался, как будто кровавая схватка с Кардиналом не на жизнь, а на смерть мне просто привиделась.

ума райми

В Сонасе я не сошел. Не собирался облегчать работу преследователям. Пусть эти засранцы отработают свои деньги. Я смотрел в окно на проплывающую мимо неожиданно большую станцию. Никаких признаков встречающей делегации. Возможно, они поджидают с той стороны, на выходе. Не все же такие клинические идиоты, как Винсент.

Выйдя на следующей станции, я взял такси до Сонаса.

— А что не на поезде-то? — проворчал таксист. — Всего один перегон, и вы там. — Некоторые в упор не видят собственной выгоды, даже если она вцепится им в зад.

Он высадил меня в центре городка и пошуршал обратно. Я огляделся по сторонам. Проехал молочный фургон. Водитель приподнял форменную фуражку в знак приветствия, я кивнул в ответ. Бегущая мимо кошка метнула на меня хитрый взгляд и потерлась о мои ноги. И больше никого на улицах. Тихо, как в могиле. Я так долго прожил в большом городе, что успел позабыть о таких тихих местечках — о городках, где поутру не тянутся по домам уличные шлюхи, ночные рабочие, гангстеры и клубная молодежь, где вой полицейских сирен не разрывает тишину в любое время дня и ночи. Я смотрел, как дрожит над горизонтом восходящее солнце, и мне делалось не по себе. Тишина пугала. Отталкивала.

Я походил по улицам, закрывшись от рассветного солнца очками и шляпой, стараясь не смотреть на свое отражение в витринах. Не хотел видеть это гладкое лицо. Не хотел думать, что это означает.

Я бродил по улицам, и воспоминания наводняли меня. Я узнавал здания. Вот магазин спорттоваров, где мне купили первую теннисную ракетку. Лет шесть мне тогда было или семь. До сих пор помню ее — деревянная ручка, тугие пластиковые струны.

Кинотеатр. Полигон для подростковых сексуальных экспериментов. Первый поцелуй в пресловутом заднем ряду. Там я впервые потрогал девичью грудь, там моя рука впервые беспрепятственно скользнула вверх по узкому бедру соседки.

Маленький магазинчик на углу. Там я в девять или в десять лет воровал конфеты со старшими приятелями. Меня поймали. Перед глазами мелькнули ругающиеся родители, отец, идущий за ремнем.