Марш экклезиастов

…по грудь нет не бросать воскобойников помоги цыгану утонет цыган проклятый костыль снова летит левее левее затаились ждём лёд который день лёд…

И ещё.

…север это наше всё и смотрит в окно на чёрные когда-то красные дома трубы дымят много английских труб север снег чистота всегда боялся утонуть адмирал смешно тонкая в зубах папироса тонул в полынье казак выволок в бот а сам чуть не утоп север ах север полынья ангарский тонок лёд…

И снова…

Он упал только тогда, когда мост перестал колыхаться и дёргаться. Аннушка тяжело дышала в плечо. Остальные лежали рядом, хрипели. Бег на три тысячи вёрст… Николай Степанович осторожно приподнялся, посмотрел через плечо назад.

Перекрёсток мостов тонул в мутноватом мареве — сотни невидимых змей скользили там, свиваясь и развиваясь, поднимаясь к небу и снова падая… и чей-то свирепый взгляд скользил над лежащими, как луч морского прожектора над одинокой шлюпкой, и надо было вжаться в землю, в небо, в море, чтобы уйти, спрятаться, переждать… взгляд был почти осязаем, и каждый откуда-то знал, что прикосновение его будет страшнее самой страшной смерти.

Запах дохлой кошки нахлынул из глубин памяти, из подвалов дома доктора Ди, — и затопил всё…

СТРАЖИ ИРЕМА

Макама шестнадцатая

Сперва человек полагает, что всё в мире творится по его, человека, воле и с его, человека, соизволения, что он движет событиями и повелевает происшествиями, а всякому следствию предшествует причина.

Потом он начинает замечать, что все события и происшествия — не более чем случаи, а причина опережает следствие далеко не всегда.

Наконец он понимает, что всё в мире, даже самая мелочь, происходит не по людской воле, а по заведённому порядку, в котором нет места ни причине, ни следствию.

Временами Абу Талибу казалось, что перед ним глубокий старец, иногда — что выпускник медресе.

Невозможно было поверить, что глубокие и сияющие очи Абдуллы Аль-Хазреда слепы.

И уж точно понял Абу Талиб, что сам он — никакой не поэт, а так — стихотворец.

— Принесите мою лампу, — сказал Аль-Хазред.

Вокруг потихоньку разбегался Маристан. Здоровые больные переодевались в одежды стражников и санитаров, норовя при этом изрядно покалечить своих спящих недавних хозяев. Брат Маркольфо и ахнуть не успел, как пальцы хирургу-джярраху не то что сломали — повыдергали. Да и не до того было бенедиктинцу: он дарил обречённым подопытным лёгкую смерть, ибо помочь уже не мог.

Какой-то порядок сохраняли только настоящие сумасшедшие: они добросовестно лаяли, визжали, читали суры и аяты, проповедовали всеобщее счастье и то и дело звенели снятыми цепями.

— Лампу! — напомнил Аль-Хазред.

Абу Талиб, почтительно поклонившись, направился без раздумий в покои шейха, где обнаружил и кривую свою джамбию, и кучу ненужного теперь золота, и старую медную лампу.

Когда огонёк её отразился в глазах Аль-Хазреда, старый поэт сказал:

— Да ты совсем молод, шаир из Куртубы! Может быть, хоть мне ты назовёшь имя того, кто послал тебя искать Град Многоколонный?

Абу Талиб нервно дёрнул плечом:

— Почтенный, разве сам ты не по доброй воле искал Ирем?

— Я должен был быть последним, — сказал Аль-Хазред. — А за мной — ещё один с Посланием. Остальные и близко были не должны подойти к Ирему.

— А мой спутник-ференги? Или он тоже с Посланием?

— Значит, нас трое… Это плохо… Впрочем, Ирем сам решит, кто войдёт в его пределы. И если ваш Наставник именно тот, о ком я думаю…

— Что вам всем дался этот Наставник? — воскликнул бенедиктинец. — Надо поскорей убираться отсюда. В городе скоро узнают обо всём и прибежит стража. Сейчас самое время затеряться в толпе…

— О! — сказал Аль-Хазред. — Все думают, что Ирем Зат-аль-Имад есть строение нечеловеческое, могущественное и всесильное, а он на самом деле нежен и трепетен, как росток в первый день творенья. Он потому и защищается столь решительно, и таится в сахре, что страшится стать добычей скрытого зла…

— Да какое же в нас зло? — удивился Абу Талиб.

— Человек до самого смертного конца не знает, сколько таится в нём зла и какого рода это зло…

— Пойдём, пойдём, — торопил брат Маркольфо. — До Ирема ли теперь? Отсидимся с недельку у лавочника Мусы, а потом и на поиски… Ведь стража вот-вот оцепит башню! Муха не пролетит!

— У Маристана есть другая защита, — сказал безумный Аль-Хазред.

— Вокруг Маристана, — закричал монах, — нет ничего, кроме безымянных могил! А вооружённые люди не побоятся мертвецов!

— Как знать, — вздохнул Абдулла Аль-Хазред и вдруг сел на пол, приняв позу голого индустанского мудреца. Бездонные очи его закрылись.