Мародер без диплома

— Сначала стрелять начали Рыбацкие, — Гиена хлопнул ладонью по столу. — У них старые счеты, они давно у нас хотели станцию отжать. Батю кто-то из них застрелил. А Веню, Тимоху и рыжего — Охранка положила. Я их разговор только немного слышал, им эта сука Кира что-то по рации передала, и они тебя ловить ломанулись. А Аркаша, гад, их на грузовике своем привез. Давно подозревал, что он Охранке продался, жаль, что раньше его не придушил, может сейчас все бы живы были… А я оклемался и к Ибрагиму. Укрой мол, так и так. Он раньше был нормальный мужик, но когда сюда Матонин приехал, какая-то петрушка с ним начала происходить, как подменили человека. Ну, ты сам видел… Цыгане эти еще кровниками оказались Рубиновых… Короче, все пошло по борозде, куда ни кинь. Я думал, когда все уснут, забраться в подвал и тебя освободить. Только ты как-то сам справился, да еще и устроил там трам-тарарам с медведем. Я тоже думал, что надо шум какой-то поднять, и под это дело со склада четыре гранаты стянул.

Я слушал его сбивчивый рассказ, изо всех сил борясь со сном. Сытый желудок заставил веки тяжелеть просто со страшной силой.

— А Матонин этот… — Гиена несколько раз сжал и разжал пальцы, будто кого-то душит. — Его уже и травить пытались, и стрелков нанимали, и бомбы метали, ничего этого гада не берет. Сучье племя, как и все Матонины. Принесло же его сюда на наши головы.

— А Беки почему ему служат? — спросил я.

— У Беков какой-то свой резон, — сказала Натаха. — Этот Ибрагим вроде как молочный брат Юрия. Его отец служил старшему Матонину, они побратались, а Юрия выкармливала какая-то там из младших жен. Он родился чахленьким, думали помрет вслед за матерью, которую он родами убил. Но нет, выжил, сука…

— А ты откуда эту историю знаешь? — спросил Гиена.

— Так я в подвале у Матонина чуть ли не месяц провела, — губы Натахи искривились. Не то в улыбке, не то как будто она заплакать хотела. — Наслушалась.

— Его ведьма эта косоглазая охраняет, — сказал шепотом от порога Кузьма. Он переминался с ноги на ногу и сжимал в руках бутылочку какого-то мутного напитка. — Все Матонины на тунгусках женятся. А те ведьмы все, как одна. Духов своих черных призывают, а они врагов Матониных по ночам душат.

— Ой, да ладно тебе выдумывать, — Гиена махнул рукой. — Он просто сам гад везучий. Где Настасья?

— Скотину выгонять пошла, — Кузьма скромненько подсел на край лавочки. — А я заначку схватил и сразу к вам. — За упокой же надо выпить, негоже так вот… На сухую то…

Пить пришлось прямо из горла, потому что никаких стаканов Кузьма с собой не прихватил, конечно. Самогон был ядреным, выбивал слезу и прожигал все внутренности кажется до самой жопы. Вот он-то и оказался тем самым «контрольным в голову», который меня наконец и срубил.

Мне казалось, что я только моргнул. Ничего не снилось, будто в черную дыру провалился. А когда открыл глаза, вскинулся тревожно и огляделся, пытаясь понять, где я, и что происходит. Но ничего страшного не происходило. Настасья постелила нам всем четверым на полу. Рядом со мной сладко посапывала Натаха, подсунув под щеку обе ладони. Гиена спал, раскинув руки и ноги, с самого краю, А между ним и Натахой, в нелепой скрюченной позе дрых Бюрократ. Я попытался понять, что же меня разбудило, прислушался тревожно, но за окном были сплошные мирные звуки — чирикали птички, покрякивали утки или, может, гуси. Вдалеке несколько женских голосов пели какую-то протяжную песню.

Я выбрался из своего угла, стянул с себя колючий шерстяной пиджак, снять который перед сном у меня, видимо, сил не хватило. Все тело зудело, страшно хотелось в душ. Я криво усмехнулся этой мысли. «Ведро воды из колодца — твой выбор, Лебовский!» — сказал я себе и пошел во двор.

Я поплескался в ледяной воде, которую сам же из колодца и добыл. Потом бросил ведро в колодец еще разок, покрутил ворот, поставил воду на край колодезного сруба. Стянул джинсы. Выплеснул ледяной поток себе на голову.

Уф… Можно сказать, что заново родился…

— Закуришь? — вдруг раздался чей-то незнакомый голос. Я повернулся на него и встретился взглядом с одним глазом незнакомого мужика, сидевшего на крыльце. Фиг знает, когда он вышел. Мужик был колоритный. Лет, наверное пятидесяти. Гладко выбритые щеки, соломенные волосы подстрижены под горшок. Лицо длинное, как у лошади. И сам такой здоровый и как будто состоящий из одних углов. И еще у него были здоровенные ладони. Натурально, как лопаты. Кулак чуть меньше моей головы размером.

— Ты не дергайся, парень, — сказал мужик, ловко скручивая своими огромными руками здоровенную же самокрутку. «Козью ножку», так и тот тип на ночном перегоне поезда. В другом мире и в какой-то другой жизни. — Епифан я. Пырьев. Куркуль местный, хозяйство это мое.

— Богдан, — говорю. — Лебовский. Нас ночью Степан…

— Да знаю я, Кузьма рассказал, — Епифан зажал зубами кончик самокрутку, взял со ступеньки коробок спичек. С наслаждением затянулся, выпустил изо рта клуб вонючего дыма. — Ты угощайся, если хочешь, махорки у меня полная банка вон…

— Не, — я помотал головой. — Я бросил.