Мародер

Поход вышел комом с первого шага – на окраине города, проходя на довольно легкомысленном расстоянии от забора садового кооператива, Ахмет получил в левый борт заряд дроби. Почтя за лучшее уйти от греха, отполз да и дернул со всех ног домой, позорно оставив поле боя за анонимным стрелком. Большого урона не понес – стреляли метров с пятидесяти – шестидесяти, тройкой[81], да через негустые, но все ж кусты, однако вернуться пришлось. Пока выковыривал из ляжки и руки дробины, заматывал маленькие, но упорно кровящие дырочки, время ушло. Следующим утром он шел уже не по дороге, а напрямую, далеко обходя строения и необлетевшие кусты, по километровому радиусу огибая садовые кооперативы. До Веникова добрался лишь к сумеркам и до темноты пытался занять подходящую для наблюдения позицию; когда нашел – наблюдать, собственно, было уже нечего. Низкая облачность стремительно превратила сумерки в самую настоящую ночь, вдобавок начало моросить, и пришлось уйти глубоко в лес, чтоб разжечь костер и заночевать.

…Крестьяне должны вставать с рассветом, доить, или че у них там по распорядку. Надо идти. Уже почти светло… Ахмет уговаривал сам себя, не решаясь оторвать задницу и шагнуть от маленького жаркого костерка в насквозь промокший лес. Поспать нормально не удалось, сырость не позволяла согреться ни на минуту, только согреешь ноги – а уже пробивает дрожь от замерзшей под волглой курткой спины.

Всю ночь шел дождь, мелкий, едва заметный, но лес, словно губка, пропитался насквозь. Каждый шаг выстреливал из-под лиственно-хвойной подстилки ледяные струйки, обильно поливая ноги аж до самых колен. …Не, хватит этого раза. За глаза. Чтоб я еще раз в лес да без сапогов. Или сапог? Да насрать, лишь бы резиновые и высокие… Едва устроившись на НП, Ахмет обнаружил, что наблюдать, собственно, не за кем. Люди в деревне были, однозначно – это прекрасно чувствовалось даже на полукилометре. (…А как ренген-то фурычит. Всегда бы так… – отметил Ахмет обострившееся чутье на человека, приписав его ночевке в лесу.) Только на улицу никто носа не казал, над деревней повисла тишина. Ни мычанья, ни гавканья, ничего, однако признаки жизни налицо – над трубами слабо шатались прижатые низкими тучами дымки, и даже те дома, где не топили, брошенными совсем не выглядели. …Блин, да не могут же они целый день дома просидеть. Жратву-то как-то надо же добывать… Ахмет с час безрезультатно пялился в монокуляр, затем, слегка разомлев под выглянувшим наконец солнышком, решил вздремнуть и направился к кострищу[82]. Бабу он заметил совершенно случайно, обратив внимание на легкую тень, тронувшую край радарного поля. Она деловито перлась куда-то краем леса, помахивая пустой пластиковой канистрой. …Литров на двадцать. Доить пиздует. Значит, стадо по лесу раскидано. Понял, понял, – машинально прикинул Ахмет, тихонько выдвигаясь ей наперерез. С местом угадал, только перевел дух, как над подлеском уже запрыгала блескучая красно-фиолетовая косынка. Ближе, ближе… Оп-па. Даже дернуться не успела. Ахмет втащил бабу прямо в куст, за которым прятался. Зафиксировал руку, второй зажал рот и, не давая прийти в себя, положил ничком на заранее присмотренное место. Баба заизвивалась, попыталась вывернуть рот из-под ладони, но Ахмет навалился на нее всей массой, и баба понятливо притихла. Заручившись согласием не орать, отпустил. Села и тут же начала оправлять многослойные одежки, бросая на Ахмета не слишком уж и испуганные короткие взгляды.