Мародер

Мужик качнулся вперед, но Серый тут же отсек два патрона в пятачок рядом с его развалившимися берцами – стой, типа, где стоишь. Мужик понял, снова привалился к забору, однако поза его продолжала выражать безнадежную дерзость.

– Тебя спрашиваю. – Ахмет поднял волыну повыше, наведя мужику в грудь.

Из толпы начали орать: «Давай стреляй, да хули ты с ним базаришь» – и все такое.

– А ты, типа, тут шентровой? Шпра-а-ашивает он… – передразнил мужик, шамкая разбитым ртом.

– Типа. – Ахмет подвыбрал спуск, и мужик заметил это, только среагировал как-то странно: склонил голову набок, точно всматриваясь в ствол, из которого сейчас вылетит смерть.

– Ни хуя ты покрутел, шапер. Шентровой, шмашри ты…

– Че ты там кашляешь?

– Че, че… Манчо… Не ужнал, шапер?

– Еб тя за ногу… Жирик?

– Хуирик. Штарший лейтенант Кирюхин Игорь Штепаныч, бля, а не Ширик.

– Бля, сказал, Жирик, значит, Жирик, – облегченно выдохнул Ахмет, опуская ствол. – Слышь, «не Жирик», а я ведь чуть тебя не привалил.

Мужик, точнее, Жирик тоже расслабился и сполз по забору, осев на корточки. Видно, наподдали ему хорошо, держался на одном гоноре.

Серый, не обращая внимания на кровь, щедро мажущую его чистый пуховик, поднял Жирика, Ахмет подхватил с другой стороны, и они увели его сквозь строй разочарованно галдящих торговцев. Жирику еще хватило завода обложить их мимоходом, и он радостно шепелявил им что-то матерное, брызгая кровью на Ахметову телогрейку.

– Эй, успокойся ты нах, клифта мне всего законтачил! – прикрикнул на него Ахмет. – Не, Жирик ты и есть, самый настоящий, в цвет тебя погнали…[96]

Оказалось, его выперли нигматовские. Пока мылся да менял окровавленные тряпки, успел промеж сплошного мата объяснить, что с кем-то из помогальников зацепился и, когда почуял, что дело вплотную подошло к анонимному выстрелу в спину, свалил из Дома. Помытый, с наливными бланшами, Жирик сожрал половину ужина на четверых. Все уже давно выпили чай и закурили по второй, когда он наконец оторвался от миски.

– Та-ак, че курим-то? Ух ты. Э, хозяин, кучеряво живешь!

Закурил, блаженно откинувшись в мягкой опелевской седухе. Тут же взял вторую, прижег, кратко обрисовал канву событий: свалил от Нигмата, поджился у знакомых чертей, попытался завести бизнес на торжке – выгнал весового, но до полудня так никто выручки ему и не сделал. Потом пришел бывший весовой с какими-то козлами, ну, а дальше вы знаете. Милостиво позволил:

– А теперь вопросы, товарищи, пока я не уснул.

– А че так, в чем был, и подорвал?[97]

– Дык че делать-то оставалось? Хорошо, с вечера один цинканул[98], а то к утру бы я точно сотни сложил[99]. Че там, долго, что ли, подошел, ткнул свинорезом. Эх, патроны с волыной прожрал, а то б эти васи у меня умылись…

– А че там у Нигмата, как житуха?

– Да как, вроде нормально. Половина всегда в Барабаше, возит да на карауле у шахты сидит. Лафа там, жрать захотел – взял, сколько хочешь. Мы там в карауле до рыготины отъедались. А если в город привезенное тронешь – пиздец, Нигмат, падла, сразу вздернет. В принципе, логично: пока через пыштымских провезешь, все удвоится, утроится; бензин опять же. Знаете, бензин почем? Ебануться – один к трем, к тушенке. В смысле, по весу.

– А где, говоришь, ныкался?

– Да черт один тут есть, он мне вроде как должен. Вон, Серб должен помнить – слышь, Серег, помнишь, как при Коне еще у Маяковского пидоров-то каких-то обложили? Ваши еще тогда не справились, за нами послали.

– Да, было. Сколько там, три или четыре даже тройки собрались… Мухину тройку тогда всю положили, пацаны-то сразу, а Муха еще до вечера протянул…

– Ну вот, слушай дальше. Мы подтянулись, этих троечников плюшевых поставили прикрывать…

– Бля, Жирик! Ты пизди, но в меру, понял! У нас по пятку патронов на рыло оставалось, а эти, отморозь ебаная, с полным еще цинком сидели, не забыл?