Маркиза де Бренвилье

Боже мой, — промолвила маркиза, — после ваших слов, что для моего спасения необходима рука палача, я подумала, что сталось бы со мной, если бы я умерла в Льеже и где бы я сейчас очутилась? И даже не будь я арестована и проживи еще лет двадцать вне Франции, какова была бы моя смерть, коль необходим эшафот, чтобы освятить ее? Теперь-то, сударь, я вижу все свои вины и как главнейшую из них рассматриваю последнюю, то есть дерзость по отношению к судьям. Но, слава Богу, еще не все потеряно, мне остается претерпеть последний допрос, и я намерена сделать полное признание. А вы, сударь, — продолжала она, — попросите от моего имени прощения у господина первого президента: он вчера, когда я была на допросе, говорил мне такие трогательные вещи, что я почувствовала умиление, но не хотела свидетельствовать, так как думала, что, ежели я не признаюсь, у суда не будет доказательств, достаточно веских, чтобы приговорить меня к смерти. Но все оказалось не так, и я, должно быть, возмутила судей упорством, какое выказала на этом допросе. Но я признала ошибку и исправлю ее. Добавьте, сударь, что я отнюдь не держу зла на господина первого президента за приговор, который он мне сегодня вынес, и нисколько не сержусь на господина первого секретаря, который его требовал, но униженно благодарю их обоих, ибо от этого зависело спасение моей души.

Доктор начал укреплять ее в намерении идти по этому пути, но тут отворилась дверь: принесли обед, было уже половина второго. Маркиза замолчала и стала наблюдать за тем, как накрывают стол, причем вела себя с такой же непринужденностью, как если бы принимала гостей у себя в загородном доме. Она пригласила за стол троих караульщиков и, обратясь к доктору, сказала:

— Сударь, прошу извинить, но у нас тут без церемоний. Эти славные люди обычно едят со мной, чтобы составить мне компанию, и сегодня, если вы не против, мы поступим так же. Это последняя наша совместная трапеза, — сказала она караульщикам, а потом повернулась к женщине: — Милая госпожа дю Рюс, я уже давно доставляю вам хлопоты, но потерпите еще немножко, скоро вы избавитесь от меня. Вы сможете отправиться в Драве — у вас будет достаточно времени: часов через семь-восемь мной займется палач, а вам больше уже не дозволят приблизиться ко мне. Так что очень скоро вы сможете уйти и вернуться к себе, поскольку я не думаю, что у вас хватит духа смотреть, как меня казнят.

Маркиза произнесла все это с величайшим спокойствием и без всякого высокомерия, а поскольку сидящие за столом все время отворачивали лица, скрывая слезы, печально улыбнулась. Но, обратив внимание, что никто не притрагивается к еде, она предложила доктору супа, попросив извинения за то, что смотритель сварил его с капустой, отчего он стал похож на обычную похлебку и его неудобно предлагать такому человеку. Сама же она выпила бульону и съела два яйца, извиняясь перед сотрапезниками, что не ухаживает за ними, так как у нее нет ни ножа, ни вилки.

Во время обеда она попросила позволения выпить за здоровье доктора. Доктор ответил тем, что выпил за ее здоровье, и она была чрезвычайно обрадована его благожелательностью.

— Завтра постный день, — сказала она, ставя стакан на стол, — и хотя для меня он будет крайне тяжел, потому что завтра мне предстоят пытка и казнь, я не намерена нарушать установления церкви и есть скоромное.

— Сударыня, — заметил доктор, — если вам потребуется для восстановления сил выпить бульона, не угрызайтесь: вы ведь выпьете его не из чревоугодия, а по необходимости; в этом случае церковные правила вас ни к чему не обязывают.

— Сударь, — отвечала маркиза, — я не затруднилась бы поступить именно так, появись у меня подобная потребность, тем паче что вы мне дали позволение, но надеюсь, в этом не будет необходимости; вечером за ужином я съем бульона, а потом перед самой полночью тоже, но гораздо крепче, чем обычно, и этого вместе с двумя сырыми яйцами, которые мне дадут после пытки, мне вполне хватит, чтобы продержаться завтрашний день.

«Должен сказать, — пишет священнослужитель в своем отчете, из которого мы и почерпнули все эти подробности, — я ужаснулся такому хладнокровию и внутренне содрогнулся, слыша, как она отдает распоряжение смотрителю, чтобы на ужин сварили бульон крепче, чем обычно, и к полночи ей принесли две чашки его. Обед кончился, — продолжает г-н Пиро, — маркиза попросила бумагу и чернил, их принесли, и она сказала, что, прежде чем передать мне перо и попросить записать то, что она продиктует, ей необходимо написать письмо».