Маркиз и Жюстина

Она зажигает свечи в высоких подсвечниках вдоль стен под романской аркой. И они освещают плети, кнуты и наручники, висящие на стене, и цепи с кольцами, вделанными в стену.

– Кольца, серьги снять! – Я указываю на столик рядом с лекарствами.

– Раздевайся!

Развязала лямки черного платья, и оно падает к ее ногам. Нижнего белья нет.

Ок. В общем-то, нагота не является необходимой. Есть любители средневековых рубищ или костюмов кошек, но, по-моему, нижнему одежда ни к чему.

– Сюда, – тихо говорю я. – Руки над головой. Вытяни.

Слова звучат нарочито обыденно.

Я привязал ее к столбу, продев веревку в кольца кожаных наручей. Залюбовался. Поставил песочные часы на десять минут и беру со стены флогер.

К пси-садизму я равнодушен: если нижнему нравится, чтобы его всячески унижали словесно – пожалуйста, к вашим услугам, словарный запас большой, хоть нормативный, хоть матерный – как пожелаете. А если нет – и мне по хрен. Джин брани не любит, но от приказного тона тащится.

Я начинаю бить часто и не сильно, для разогрева. Мягеньким флогером. Джин ойкает, но непроизвольно подается всем телом навстречу удару. Чуть-чуть, едва заметно. Зато красноречиво. Значит, еще, значит, прибавить. А это так, для антуража. Нижний и не должен лежать, как бревно, или трагически висеть на цепях и молчать, как партизан. Мне нужна его реакция. Мне нужны ее стоны, хотя я прекрасно знаю, что пока не превышаю нагрузки русской бани.

Взглянул на часы: песок уже просыпался. Когда? Отвязываю Джин и даю ей отдохнуть. Это не все. Это начало. Разогрев.

Второй подход – 20 минут. Песочные часы необходимы. Во время экшен восприятие времени меняется: счастливые часов не наблюдают!

Беру плеть и начинаю работать с двух рук: плетью и флогером.

Темп нарастает. Как пульс, как стук сердца: два удара в секунду. И перебивка ритма: по одному сильному удару в полминуты. Чаще нельзя. Надо, чтобы удар разошелся по телу.

Я беру кнут.

Если что-то не так – стоп-слово есть. У нас это мое имя. Если я услышу «Сергей» – тут же остановлюсь: кнут последует за рывком руки и изменит направление, хлестнув по полу.

Любой историк в ужас бы пришел от количества ударов, которое получает мазохист во время экшен. Сколько? Сколько? Тысяча?! Помилуйте! Десять ударов кнутом – это смертельно! А сто шпицрутенов заменяли смертную казнь! Угу! Можно и одним ударом убить, если очень хочется. Смотря как бить. И смотря чем. Кнут кнуту рознь. У бэдээсэмного конец мягкий, кожаный, а у исторического кнута для казни туда вделывали кусочек железа, назывался «чекан». К тому же кнут длиной более двух метров уже очень опасен и не только из-за силы удара, но и из-за снижения точности. Если такое кто и использует, то только самые заядлые экстремалы. Я не увлекаюсь. Мне моя нижняя дорога. У нее шкурка нежная, не попортить бы.

Разница между экшен и казнью примерно, как между сексом и изнасилованием. От последнего тоже умирают. От первого – только в «Луке Мудищиве». Но и там скорее фистинг.

Джин замолчала и обвисла на цепях. Я смотрю на ее лицо. Все в слезах, но в глазах выражение блаженства.

– Еще! – стонет она.

Язык слегка заплетается. Сабспейс.

Я помедлил. Стоит ли еще? Под воздействием эндорфинов нижний не чувствует своего болевого порога. Был случай, когда человеку во время экшен сломали руку, и он не заметил. Здесь решать верхнему, он контролирует себя в гораздо большей степени.

– Еще! – повторяет Джин.

Мазохист тоже все выдает под пытками, из благодарности.

– Ладно. Еще полчасика.

Через полчаса я отвязал Джин и отнес ее в соседнюю комнату. Аккуратно положил на кровать. Сбегал на кухню и принес ей чашку горячего шоколада. Она пила маленькими глотками, преданно глядя на меня. Поставила чашку на столик у кровати, благоговейно взяла мои руки и коснулась губами. Так целуют руки королей и святых.

Маркиз

Меня разбудил окрик тюремщика.

– Встать! На выход!

Он навис надо мной. Молодой еще парень с белесыми ресницами. По призыву, что ли? Сюда отправляют призывников?

– Встать! – гаркнул он.

Медленно поднимаюсь. В руке он держит резиновую дубинку.

– Шевелись, сволочь!

Меня вытолкнули в коридор. Там стоят человек десять ментов и двое моих товарищей по камере. Последние – лицом к стене. Меня ставят рядом с ними.

Первый удар пришелся по спине. Я взвыл от боли и попытался увернуться от второго. Дубинка обрушилась на плечо. Цела ли ключица? Падаю на пол, краем глаза заметив, что моим товарищам не легче. Пожалуй, тяжелее. Я более резистентен к боли, потому что умею иначе к ней относиться. Я где-то читал, что японских ниндзя учили выносить пытки, для этого нужно научиться ждать боли и готовить себя к ней, как к наслаждению. Но это не так-то просто. Хуже всего злость. Чем больше злости, тем больнее. Надо принять боль.

Я сжал зубы, я свернул свой мозг, как деревенский силач сворачивает кочергу, я почти победил, почти настроился, почти перестал чувствовать. И тогда они прекратили.

Нас мешками втащили в камеру и бросили на кровати.

Мы играем в пытки. Они это серьезно. Серьезнее некуда!

Я с трудом приподнялся на локте, достал носовой платок и стираю с губ кровь.