Маркиз де Карабас

— Слава Всевышнему! Не только нас обрадует ваше возвращение.

Все же один из присутствующих был, пожалуй, не слишком обрадован. Ученик, беспардонно брошенный посреди зала, смотрел на них с высокомерным неудовольствием. Встретив его осуждающий взгляд, О’Келли рассмеялся.

— Ах, милорд, ну и повезло же вам! Здесь теперь сам хозяин, великий Кантэн де Морле. А если есть на свете человек, способный сделать из вас фехтовальщика, так это он.

Не скрывая легкого раздражения, его светлость удалился, и все трое уселись за стол в нише окна. Барлоу будто в добрые старые времена принес графины с вином, и О’Келли поведал Кантэну, как идут дела в академии. Она по-прежнему процветала, посетителей было много, главным образом англичан, которые, в отличие от безденежных французов, не забывали вовремя вносить плату за уроки. Клиентов-французов почти не осталось. Все эмигранты, способные держать шпагу, в начале лета отправились во Францию. Кантэну было известно, что немногие вернутся обратно. По причине их исхода академия перестала служить модным местом встреч эмигрантского общества.

— Но одна дама, известная вам по былым временам, на прошлой неделе два раза наведывалась сюда, узнать нет ли от вас каких-нибудь вестей. Мадемуазель де Шеньер, — на лице О’Келли появилось лукавое выражение. — Вы, может быть, помните ее.

Итак, история повторялась.

— Может быть и помню, — ответил Кантэн, чувствуя, что сердце у него забилось сильнее.

— Я так и думал, — сказал ирландец, и тема была исчерпана.

На следующее утро Кантэн принялся за работу, словно никогда и не прерывал ее. В ней он видел единственное средство унять боль, терзавшую его сердце.

В первую же неделю весть о возвращении господина де Морле облетела все клубы и кофейни Лондона, и в академии стали появляться его старые друзья, которые захаживали к нему пофехтовать в прежние времена, и новые ученики.

Но подобные свидетельства неуменьшающейся популярности, эти предвестники богатства, не приносили Кантэну радости, не излечивали от апатии, охватывавшей его по окончании дневных трудов.

О’Келли наблюдал за ним с тревогой и нежностью, но не решался нарушить его мрачную замкнутость.

Однажды ранним утром, когда О’Келли в фехтовальном зале ожидал первого ученика, а Барлоу приводил в порядок приемную, дверь открылась и на пороге появилась изящная дама в серой бархатной накидке. Сердце ирландца радостно забилось, и он бросился навстречу гостье.

— Ах! Входите, входите, мадемуазель. У меня есть для вас радостная новость. Он вернулся.

Жермена пошатнулась, и ее лицо побледнело.

— Вы хотите сказать, что он здесь? — голос девушки дрожал.

— Разве именно это я не говорю вам? Слава Всевышнему! Никак вы плачете?

Она смахнула слезы.

— От облегчения, О’Келли. Из благодарности. Я так боялась, что он не вернется. Когда... когда он приехал?

— Завтра будет две недели.

— Две недели! — удивление, замешательство, досада отразились на лице мадемуазель де Шеньер. — Две недели!

— Ровнехонько. Почему бы вам не подняться наверх и не застать его врасплох?

Из приемной в фехтовальный зал вошел привлеченный звуком голосов Барлоу.

— Пусть Барлоу передаст ему, что я здесь.

— Ах, так не годится. Он сидит в полном одиночестве за завтраком и хандрит. Своим появлением, мадемуазель, вы прогоните его хандру.

О’Келли провел Жермену через приемную и открыл дверь, ведущую на лестницу.

— А теперь, поднимайтесь. Белая дверь направо.

Возможно, она повиновалась только потому, что услышала про хандру Кантэна. Она поднялась на второй этаж, открыла дверь и остановилась на пороге уютной, обитой белыми панелями комнаты, залитой утренним октябрьским солнцем.

Кантэн сидел за столом спиной к двери и, думая, что пришел Барлоу, не пошевелился.

На нем был темно-синий парчовый халат. Темно-каштановые с бронзовым отливом волосы, как и раньше, были аккуратно заплетены в косичку, голова задумчиво склонилась. Убранство стола — белоснежная скатерть, сверкавшие в лучах солнца хрусталь и серебро, ваза с поздними розами — все говорило об утонченном вкусе Кантэна.

Жермена задумчиво смотрела на молодого человека, и на глазах у нее выступили слезы. Наконец Кантэн пошевелился.

— Какого черта вы не закрываете дверь? — он оглянулся, увидел Жермену и вскочил на ноги.

Несколько мгновений он не сводил с нее глаз, на его побледневшем лице застыл испуг. Затем, словно придя в себя, он поклонился.

— Вы оказываете мне честь... маркиза.

Настала ее очередь испугаться. Шурша платьем, она подошла к молодому человеку.

— Но, Кантэн! Что это значит?

— Вам не следовало приходить сюда, — мягко ответил он.

— Не следовало? Лучше позвольте спросить, почему вы сами не пришли ко мне? Мне сказали, что вот уже две недели как вы вернулись.

— Я... я не знал, где вас найти.

— А вы искали меня?

— Я полагал, что это ни к чему.

Жермена нахмурилась.

— Из-за госпожи де Шеньер? — спросила она, но не стала ждать ответа. — Вам известно, какой нынче месяц и год? Я совершеннолетняя, Кантэн, и могу распоряжаться собой.

— Примите мои поздравления, маркиза, — церемонно проговорил Кантэн.

— Маркиза?

— Маркиза де Шавере.