Марк Твен

«Для Карлика (одного из героев романа. — М. М.) Жанна была сама Франция — воплощение народного духа; он всегда оставался при этой мысли, которая зародилась в нем с первой же встречи; и — бог свидетель! — эта мысль была глубоко правдива. Скромное око увидело истину, которая ускользала от многих… А между тем, в конце-то концов, так бывает с каждым народом. Когда народ любит нечто великое и благородное, то он старается олицетворить свою любовь — он хочет созерцать ее воочию. Например — свободу. Народ не удовлетворяется

туманной, отвлеченной идеей свободы, ио воздвигает ей прекрасную статую; и тогда его заветная мысль получает телесные формы, так как он может созерцать ее и боготворить. Так было и с Карликом: в его глазах Жанна была воплощением нашего отечества; живой и прекрасный образ олицетворял нашу страну. Когда она вела за собой других, все видели Жанну д’Арк, но он видел Францию».

С безошибочным чувством писателя, которому близок народ, Твэн разобрался в бесконечных искажениях исторической роли Жанны д*Арк и создал правдивый облик этой великой девушки, вдохновленной на легендарные подвиги силой любви к своей замученной и поруганной родине. Такого привлекательного героического женского образа история не знает. Велик и необычаен был ее короткий жизненный путь. Наивная религиозность девушки не играла большой роли, двигала ею всепоглощающая вера в справедливость ее дела. Эта вера давала ей необъяснимые силы, а прирожденная одаренность и смятение в рядах противников Франции помогли ей проводить свои походы с неизменным успехом. Она стремилась к тому, чего добивался весь народ, и она повела народ, возглавила его движение. Политике Франции была придана определенность, устремленность и ясность.

Твэн иногда думал: почему же теперь угнетенные, голодные, несчастные не пойдут войной на тех, кто их угнетает? А сам он, почему он не подымает флаг восстания против существующих в мире порядков?

В записную книжку Твэн заносит слова: «Самое странное, что свет не завален книгами, которые высмеивают жалкий мир, бесполезную вселенную и буйный презренный род человеческий, книгами, которые бичуют весь этот убогий порядок вещей. Это странно, ибо миллионы людей ежегодно умирают с этими чувствами в сердцах,

Почему я не напишу такую книгу? Потому что у меня семья. Другой причины нет. Это явилось причиной и для других людей».

Высок был замысел Твэна. Он правильно разобрался в сложной исторической обстановке, но с точки зрения психологии характеров, художественной убедительности роман этот нельзя назвать удачным. Детство Жанны дано в несколько идиллических тонах. Как правильно почувствовал верный друг Твэна Хоуэлс, сцены битв и старинных обычаев искусственно романтизированы. Книга не лишена некоторой сентиментальной напыщенности.

Наибольшую реальность в этой книге приобретают образы, которые перекликаются со знакомыми Твэну героями Дальнего запада. Таков Паладин — типичный рассказчик-враль с «границы». «В его словах не было сознательной лжи, он верил сам всему», говорит Твэн.

Когда Паладин передавал подробности приема у коро-. ля, на котором вовсе не присутствовал, то в его рассказе — в полном соответствии с обычаями Запада — четыре серебряных трубы превратились в двенадцать, затем в тридцать пять и, наконец, в девяносто шесть. Тот же Паладин непрочь осуществить «практическую шутку» в издевательском «западном» духе. Когда Ноэль читает чувствительное стихотворение, Паладин мычит, притворяясь, что плачет, и вызывает смех.

В Паладине есть что-то даже от Крокета. Ведь недаром говорят, что когда Паладин «хмурится, то тень его чела доходит до самого Рима, и куры усаживаются на насест часом раньше предписанного времени».

Вскоре Твэна опять вызвали в Америку. Ему было сделано предложение, которое должно было разрешить вопрос об оплате долгов, оставшихся после банкротства, — совершить лекционное турне вокруг света. Твэн уже много раз думал, что с «лекциями» покончено, что ему не придется больше унижаться, выступать в роли комедианта…

В Гартфорд Клеменсы не вернулись; дворец по-прежнему оставался необитаемым. Твэн чувствовал себя плохо — у него появились мучительные нарывы. Лежа в постели, Твэн, который органически не мог долго останавливаться мыслями на неприятностях, всей душой любивший веселье, детские забавные игры, с грустью думал о своей жизни. У него, опытнейшего, лучшего в мире мастера эстрады, появилось чувство неуверенности в себе, он стал бояться провала. Это была трагедия. Надежды, идеалы американизма рассыпались. На старости лет, когда полагается пожинать результаты трудов всей жизни, Твэн оказался необеспеченным, таким же бедняком, таким же неудачником, как в Неваде.