Марк Твен

Негр Джим, убежавший от своей хозяйки, узнав, что она собирается продать его на плантации далекого Юга, а вместе с ним и Гек мечтают доплыть на своем плоту до места впадения в Миссисипи притока Огайо, ведущего в свободные штаты, штаты старого американского Востока, где Джим станет свободным. Но ночью плот минует место впадения Огайо. Вверх по течению плыть нельзя, а на берегу беглый негр будет сейчас же пойман, и невольные путешественники вынуждены плыть все дальше, в районы хлопковых плантаций, помещичьих усадеб, в районы самого жестокого рабовладения.

Долина реки Миссисипи в годы до гражданской войны сохраняла еще особенности «границы», впервые осваиваемой территории, но чем дальше к югу, тем сильнее отражались американские феодальные нравы, нравы, создаваемые взаимоотношениями помещиков-рабовладельцев, негров-рабов и обездоленных «бедных белых».

В долине реки Миссисипи, где жил в свое время Гек из книги «Том Сойер», все дышало довольством и прелестью. В «Гекльберри Финне» мир поворачивается к Геку — и Твэну — своей теневой стороной. Фермерский быт оказывается далеко не столь поэтичным. Вот как описывает Твэн ферму в штате Арканзас, которую посетил Гек.

«У Фелпса была одна из этих маленьких, захудалых хлопковых плантаций, а они все одинаковы. Брусчатая ограда вокруг двора, примерно, в два акра; перелаз из колод, отпиленных от бревен и поставленных стоймя, ступеньками, словно бочонки разной высоты, чтобы перелезать через ограду и чтобы женщинам становиться, когда они садятся на лошадь; несколько чахлых полосок травы на широком дворе, но большей частью все голо и гладко, как старая шляпа со стертым ворсом; большой бревенчатый дом с тремя флигельками, для белых, — тесаные бревна с трещинами, замазанными глиной или известкой; эти полосы глины когда-то давно были побелены; кухня, сложенная из круглых бревен, с большим широким крытым переходом, соединяющим ее с домом; бревенчатая коптильня позади кухни; три маленькие бревенчатые хижины для негров в ряд, по ту сторону коптильни, и одна хижина отдельно, у задней стороны ограды, и несколько построек за ней; возле маленькой хижины ящик для золы и большой котел для варки мыла; у двери кухни скамейка с ведром воды и фляжкой; тут же собака, сидящая на солнце, еще несколько спящих собак там и сям, в углу три развесистых дерева; у ограды в одном месте несколько кустов смородины и крыжовника; по ту сторону ограды — сад и арбузная гряда; дальше начинаются хлопковые поля, а за полями — лес».

Хотя Твэн говорил в своей автобиографии, что ферма Фелпса — это ферма дяди Кворлза, перенесенная на тысячу километров к югу, однако, картина арканзасской фермы не создает впечатления богатства, изобилия, которыми напоена повесть о раннем детстве Сэма — «Том Сойер». Ферма Фелпса не похожа и на ферму Кворлза, этот рай земной, как она описана в автобиографии Твэна. На захудалую ферму Фелпса и на жителей маленьких земледельческих поселений Долины демократии Твэн смотрит теперь глазами человека, который не может отрешиться от своих последних впечатлений, полученных при поездке по Миссисипи. Разочарование людей, близких к земле, в том, что принесла им жизнь, рост капитализма в сельском хозяйстве, приближающееся исчерпание свободных земельных фондов, новые сомнения в значимости американской демократии — все это придало картинам фермерской жизни, нарисованным Твэном через десяток лет после «Тома Сойера», иные, мрачные тона.

Когда Твэн писал «Тома Сойера», ему было почти сорок лет, он успел много повидать в своей жизни и уже начинал ощущать, что не все ладно в его родной стране. Но в «Томе Сойере» он сумел уйти от действительности, в страну детства. Хотя в «Геке Финне» тоже рассказывается о годах до гражданской войны, но в этой книге Твэн смотрит на жизнь глазами человека послевоенного периода.

По сравнению с «Томом Сойером» в «Геке» резко снижается весь тон повествования. Это уже не восторженный гимн.

Вот сцена религиозного митинга, в котором принимает участие население деревушки, куда попали Гек и Джим. Вначале пение гимнов хором, говорит Твэн, «звучало как-то величественно; их было так много, и они пели с таким увлечением». Но то, что произошло дальше, вызывало только отвращение. «Некоторые стали завывать, а другие выкликать… Нельзя было понять, что говорил проповедник… Люди… стали петь и кричать и бросались на солому совершенно как безумные». В образах «короля» и «герцога» — негодяев, завладевших плотом Гека и Джима и заставивших их быть свидетелями и жертвами своих мошеннических проделок, романтика бродяжничества, опоэтизированная в «Томе Сойере», отрицается. «Король» и «герцог» — просто корыстные, гнусные люди, не вызывающие ни малейшей симпатии.

Плот продвигался все дальше на юг, и все разительнее становился контраст между великолепием природы и убогой жизнью людей.