Во время лекционного турне, задолго до свадьбы, Твэн попросил одного знакомого в Буффало подыскать для него и жены приличное жилище. Когда молодые с родственниками прибыли в Буффало, их ожидал большой, удобный дом с роскошно меблированными комнатами. Каковы были удивление и восторг Сэмюэля Клеменса и непосвященных родных, когда Джервис Лэнгдон вынул из шкатулки купчую и вручил ее Сэму! Оказалось, что этот дом, мебель, посуда, ковры, канделябры, экипаж — свадебный подарок Лэнгдона зятю. Даже слуги были им подысканы заблаговременно.
Итак, Сэмюэль Клеменс должен теперь зарабатывать столько, чтобы иметь возможность содержать и дом, и слуг, и экипаж, чтобы Оливия могла продолжать жить, точно в родной Элмайре.
ТВЭН В НОВОЙ АНГЛИИ
Наконец-то, казалось, началась настоящая жизнь. Еще совсем недавно Твэн не чувствовал под ногами твердой почвы. В любую минуту судьба могла уничтожить его — мелкого провинциального журналиста, неудачливого охотника за миллионами. Он испытывал стыд перед родными, перед их знакомыми: в тридцать с лишним лет человек не имеет настоящей работы, приличного дохода, своего угла.
«Граница» уже передвинулась далеко на запад. Война позади. Твэна окружали люди, мечтавшие только о деньгах, о таких деньгах, которые откроют путь к хорошим вещам, к уюту, довольству, о деньгах, которые позволят и похвастать перед соседями. Теперь и Твэн добился как будто всего. У него солидное положение в газетном мире — он не наемный журналист, которого завтра могут прогнать, а совладелец газеты; он приобрел известность, с ним считаются, его акции, так сказать, идут на повышение; у него приличный доход — от книги и от газеты, ему принадлежит великолепный дом. Наконец, у него замечательная жена.
Твэн энергично принялся за работу. Лучше всего ему удавались фельетоны, например, на тему об отвратительном состоянии кладбища в городе Буффало. Но Твэн решил также использовать свою известность автора книги о путешествии. Правда, ехать Твэн никуда не собирался, но договорился с одним путешественником, что тот будет присылать свои путевые записки, а Твэн обработает их литературно и опубликует от своего имени. Так были созданы очерки о Японии, Гаити и других экзотических странах.
Все это нужно было для успеха газеты «Экспресс». Обещание не тревожить читателя в основном выполнялось. Но Твэн — справедлив
Твэну приходилось писать и передовые — о человеческих отношениях, о человеческой несправедливости. Только политики он избегал. «Я ничего не понимаю в политике и не собираюсь сидеть ночи напролет, чтоб овладеть ею».
Работа поглощала почти все время, но Твэн, к своему удивлению, не чувствовал удовлетворения. Ежедневные газетные статьи не давали радости. Семейная жизнь тоже пока складывалась нелегко. Ливи болела, порою приходилось целые ночи проводить у ее постели.
Оливия принесла с собой вполне определенные требования. Муж должен отбросить привычки, приобретенные в его туманном, страшном прошлом, обязан приобрести манеры джентльмена, одеваться, как джентльмен, по-джентльменски обращаться с религией, даже книги читать такие, чтоб достоинство джентльмена не пострадало.
Твэн не стал спорить с женой. Он согласен поступать так, как ей кажется нужным. Она воспитана лучше него. За обеденным столом Твэн произносил молитвы, по вечерам слушал чтение библии.
Все же накопленный житейский опыт, душевная прямота, наконец, здравый смысл мешали полностью подчиниться требованиям жены. Библия… но ведь библия просто глупа. Он — американец XIX века и знает, как велико расстояние между звездами. Это слишком большой мир для библейского бога. Библейский бог — это бог кучки кочевников, мстительный, изменчивый, даже легкомысленный.
Твэн не хотел пугать Ливи такими богохульными мыслями. Кроме того, задевать религию было опасно. Все уважаемые люди верили в бога — или делали вид, что верят, — и ходили, в церковь. «Капитаны индустрии», эти Куки, Рокфеллеры, Морганы, Арморы, Хиллы, хорошо понимали роль религии. Недаром протестант Хилл поддерживал католические семинарии. Задача церкви — контролировать «общественные взгляды, политические действия, моральное состояние рабочих», откровенно признавал Хилл.