Марк Шейдер

Иногда – не очень часто, но такое тоже случается – дорога покрыта асфальтом. Это особенно показательно в старых районах – тех, что заселялись, когда Донбасс был гордостью и опорой. Славой и величием. Силой и красотой.

Я еду по очередной донбасской дороге и думаю о Стаханове.

Простой сельский мужик, батрачил с девяти лет. Такие не следят за политикой. Наверное, не только революция с нэпом, но даже Первая мировая война, а то и Гражданская, прошли мимо него. Красные, белые, зеленые – все приходят и уходят, а свой кусок хлеба где-то надо заколачивать. В двадцать два как-то устроился на шахту тормозным, чтоб заработать себе на лошадь, небось не без блата устроился. Через шесть лет только в забой попал.

Я трясусь в своей раздолбанной машине и думаю о том, что чувствовал тридцатилетний батрак, когда ему предложили стать иконой.

Кумиром.

Богом.

Что чувствует простой сельский мужик, только что закончивший курсы забойщиков, когда к нему приходит парторг шахты и предлагает отметить Международный юношеский день производственным рекордом. Он скажет: «Всегда готов». Мы все знаем, что он скажет. Но что он при этом почувствует?

Оказалось, что взрыв на шахте убил всего одного человека – случайно оказавшегося в бремсберге, в который выходил газовый карман. Несколько человек получили легкие ранения, но, в общем, они в порядке и скоро снова вернутся к работе. Ни один в этот раз не получил инвалидность, так что мертвыми они стоили бы дороже. Ни один из них не получил инвалидность, хотя все они по очереди пытались подать на нее документы.

Все как обычно.

Я снова пью с шахтерами и снова задаю им все те же вопросы о Марке Шейдере.

Они опять смотрят на меня.

Они опять не понимают.

Я снова должен делать вид, что пьян, а они снова переводят все в шутку.

Я снова еду куда-то, уже не разбирая дороги.

Первая жена Стаханова сбежала с цыганским табором. Цыганки – как волки, их можно прикармливать с раннего детства и держать на привязи в самой лучшей клетке, но лес останется их домом навсегда. И тогда он женился на четырнадцатилетней девочке. Она, может, и рада была бы повременить, но иконе нельзя отказать.

Как ты можешь сказать «нет» богу?

Она, наверное, была очень красивой, если уж он не смог найти себе постарше. Даже на Украине, где красавиц – хоть жопой жуй, встречаются настолько красивые женщины, что их можно забрать замуж в четырнадцать лет, повесив им на шею звание «жены героя» и двоих маленьких детей.

Очередной поселок, очередной генделык, очередные шахтеры мне улыбаются. Я уже не способен задавать вопросы.

Все что я могу – это пить.

Вот я уже не различаю предметов дальше двадцати метров. Вот я уже не могу связно говорить. А вот я уже знаю этих шахтеров по именам.

И в этом раю, среди шахтеров, лица которых неожиданно стали родными и добрыми, в безвестном генделыке шахтерского поселка, потерянный на бескрайних просторах приднепровских степей, я вдруг нахожу ту мысль, которую я пропустил и за которой отправился в эту дорогу.

Я – Марк Шейдер.

Я еще не совсем понимаю, как такое может быть и что это значит. Но данная мысль, такая ясная и отчетливая, вдруг всплыла, словно старое воспоминание.

Я отлично понимаю, почему Стаханов начал пить. Если бы после всего, что со мной случилось, после почета, наград и миллионов восхищенных взглядов, после долгих лет торговли лицом оптом и в розницу меня вдруг вышвырнули и забыли – я наверняка тоже спился бы.

Живя посреди кладбища, гигантского кладбища богов, необязательно быть богом для того, чтобы спиться.

Стаханов получил звание Героя Социалистического Труда в 65 лет, а в 70 попал в дурдом. Лечить его от алкоголизма было уже поздно. Один инсульт у него шел за другим, а прогрессирующий склероз превращал в существо, лишь внешне подобное человеку. Перевернув представление о том, что такое работа, навсегда изменив свой народ, свою страну и саму историю, став главным и абсолютным шахтером на все времена, Стаханов умер в психиатрической клинике, поскользнувшись на чайной луже и ударившись головой о кровать.

И он лежал там, на цементном полу советской больницы, а я сижу на деревянном стуле под обтянутым резиной сводом поселочного генделыка и думаю о том, что боги не вечны, а люди – тем более.

Я думаю о том, что иногда надо очень долго и очень упорно искать что-то, чтобы вдруг обнаружить, что все это время ты просто водил за нос сам себя.

Я думаю о том, что ни один мент, ни один полицейский, ни один самый потрясающий сыщик в мире не сделает столь явным и очевидным то, что может вскрыть обыкновенная водка.

Я думаю о том, что на кладбище положено поминать, и о том, что, может быть, всем нам надо попробовать поминать самих себя, пока не наступил момент. Тот самый момент. Момент истины.

Я думаю о том, что в конце концов то, за что ты борешься, иногда может обернуться своей противоположностью.

И в эту секунду открывается дверь.

22