Марк Шейдер

Я иду в ванную, чтобы плеснуть себе в лицо воды и повозюкать пустой зубной щеткой по зубам. Паста закончилась вчера. Или позавчера, или две недели назад – не помню. Вечером я все равно никогда не доживаю до того момента, когда надо чистить зубы. А днем не приходит в голову зайти в магазин, чтобы купить ее.

Водка и зубная паста все еще продаются в разных магазинах, по крайней мере у нас.

Я напяливаю куртку, обуваюсь и выхожу на улицу. Холодно. Чертовски холодно. Наступила б*дская донбасская зима, долгая и серая.

Несколько дней назад растаял «хрустальный мир».

Первый снег здесь всегда выпадает неожиданно – забавно смотреть на лица отцов города, области, да и всей страны, которые разводят руками и поражаются: «Как это так, снег выпал!» Действительно, кто же это мог в декабре ждать снега?! Ведь декабрь – это же практически лето. В итоге ни коммунальные службы, ни подвижной состав снегоуборочного парка оказываются не готовы, в городе прорывает все трубы и почти на всех дорогах останавливается движение. Мириться с этим хаосом помогает «хрустальный мир». Он возникает где-то на вторую неделю после первого снега, когда осень уже закончилась, зима еще толком не началась, а погоду носит туда-сюда, как жену священника, заставшую своего мужа в постели с несовершеннолетней хористкой. «Хрустальный мир» создается замерзшим дождем – вверху это был дождь, потому что вверху, на небе, сейчас тепло. А здесь, внизу, чертовски холодно, стоит мороз. Капли замерзают прямо там, куда упали вчера вечером, на той поверхности, по которой текли, часто не успев достигнуть земли – на деревьях и столбах, на проводах и машинах, на оконных стеклах и билбордах, прямо на одежде у людей. И утром, когда ты выходишь из дому, ты не видишь ни домов, ни деревьев – вообще ничего. Вокруг тебя какой-то сюрреалистический, блистающий на солнце, переливающийся всеми цветами радуги «хрустальный мир». «Хрустальный мир» – это настолько красиво, что ты готов мириться с началом зимы.

И когда он тает, становится совсем хреново.

Я снова еду в троллейбусе, рекламирующем чертовски дорогой алкоголь в городе, где каждый второй умеет гнать самогон, и думаю о том, как перед спуском в забой буду жевать нацвай и по деснам будет расплываться теплая немота. Я не буду ни о чем думать, пока я в забое.

В за-бое.

Теперь я могу произносить это слово и на свежую голову.

В раздевалке я достаю желтый порошок. Ко мне уже выстраивается очередь из страждущих и жаждущих. Они жаждут легкости. Они жаждут свободы. Они жаждут избавления от видения мира как бреда. Я раздаю порошок своим, затем ребятам из других бригад, которые берут сразу на всех, и только потом закидываюсь сам.

Я даже не задумывался о том, насколько мы все стали от этого зависимы. Если бы меня попросили сейчас посмотреть на все это со стороны и дать свою оценку процессам, происходящим под землей, я бы сказал, что они на 90 процентов держатся на уверенности, что я, человек с погребом, сумею накормить всех страждущих и напоить всех жаждущих желтого порошка.

Неторопливо, как шелк по бритой ноге манекенщицы, по моему телу растекается время. Я чувствую его секунда за секундой. Я чувствую, как оно пульсирует в моих венах, как оно всасывается при каждом вдохе и ускоряется при каждом выдохе. Я чувствую, как мои чувства все сильнее и сильнее влияют на мои чувства посредством моих чувств через мои чувства, ощущающия щая чии…

Маленький тайфунчик из мыслей, чувств и самого времени проносится в моей голове, и постепенно в ней проясняется. Я собираюсь дальше: переодеваюсь, надеваю исподнее, спецовку, складываю все свои вещи в контейнер и вешаю его на стальную трубу. Но теперь я не боюсь того, что будет дальше, и совершенно точно знаю, что этого не боится ни один из шахтеров, во всяком случае, в мою смену. Порошок избавил от страха всех, кто думал об аде перед началом рабочего дня и не мог говорить все время, пока находился в забое. Теперь мы хозяева темноты внизу, а не она – наш хозяин. Я выхожу на шахтный двор и иду к шурфу. Возле клети, как всегда, стоит очередь.

Пятнадцать минут – и я уже выхожу из нее на самом дне.

В самой глубокой точке.

Под землей.

Всю дорогу мы проходим молча – от раздевалки до самого отдаленного участка выработки. И только там мы переглядываемся, быстро анализируем ситуацию и спешно начинаем перегруппировку.

Каждый из нас знает, что ему надо делать.

Каждый из нас знает, где именно в Туннеле Нетипичного Назначения находится его место.

Я растираю по зубам еще одну дозу желтого порошка и обхожу всех по очереди. Мое место нигде и везде одновременно. Сегодня моя очередь координировать работу.

Первая группа – вторая группа – третья группа. И опять сначала. Я должен уследить за тем, чтобы ничего не было потеряно, чтобы все было сделано идеально. Сегодня у нас особенно сложный кусок. Мы проходим под старыми скифскими курганами, и, хотя туннель идет на сравнительно большой глубине, недооценивать вероятность разного рода неожиданностей нельзя.