Марк Красс

Сегодня Цицерон не был расположен к философским спорам. Он с удовольствием пошел бы прямо домой, но его дом заняли толпы женщин. Они справляли праздник Доброй богини, на котором мужчинам запрещалось присутствовать. Богине ежегодно полагалось приносить жертвы в доме консула. Ритуал совершали его жена или мать в присутствии жриц богини Весты.

Цицерон поведал друзьям о последних событиях в Риме — от визита аллоброгов до сегодняшнего заседания Сената.

— Итак, завтра предстоит решить, что делать с вождями заговорщиков, — закончил свой рассказ Цицерон.

— А как ты предполагаешь с ними поступить? — полюбопытствовал Публий Нигидий. — Ведь от твоего слова многое зависит.

— Ты хочешь узнать мое мнение, Публий, чтобы потом высказать противоположное и проспорить весь вечер? — Цицерон горько улыбнулся. — Нет, Публий. Сегодня тебе не удастся завести со мной спор. Я еще ничего не решил и поэтому с удовольствием выслушаю твои мысли на сей счет.

Нигидий задумался. Затянувшейся паузой воспользовался брат Цицерона:

— Надеюсь, Марк, ты не остановишься на полпути и доведешь начатое дело до конца. Ты много сделал для разоблачения заговора Катилины, и теперь пришло время действовать решительно, смело и последовательно. Рим необходимо очистить от врагов.

— Пожалуй, я склонен согласиться с твоим братом, Марк Туллий, — наконец подал голос медлительный Нигидий. — Однако ты стоишь перед опасной дилеммой: любое решение принесет тебе вред. При твоем врожденном человеколюбии, Марк, тебе нелегко послать человека на казнь. А посылать придется не каких-нибудь рабов Спартака, а римлян знатного происхождения, занимавших в государстве высокие должности. Это может не понравиться не только твоим врагам; люди, далекие от заговора Катилины, могут обвинить тебя в злоупотреблении властью консула.

С другой стороны, было бы большой глупостью оставлять в живых величайших преступников, когда на свободе остаются тысячи их сторонников. Подвергшись наказанию более легкому, чем смерть, они не оценят твоей доброты, консул, и приложат все силы, чтобы погубить тебя. Если ты поступишь мужественно, Цицерон, то по крайней мере четырьмя влиятельными врагами у тебя будет меньше.

Внезапно дверь в комнату друзей распахнулась, и на пороге показалась возбужденная Теренция — жена Цицерона. Властная, гордая патрицианка не стала обременять себя приветствием.

— Благоприятное знамение! — торопливо воскликнула женщина и, переведя дух, пояснила: — Мы уже заканчивали жертвоприношения Доброй богине, и огонь на алтаре почти потух, как вдруг из пепла вырвалось большое яркое пламя. Женщины очень испугались, а весталки, наоборот, обрадовались. Они истолковали случившееся так: Добрая богиня взяла тебя, консул, под свое покровительство. Яркий свет предвещает тебе благополучие и славу. Делай то, что считаешь нужным для блага государства, и пусть твои поступки будут самыми решительными и смелыми. Так сказали благородные весталки.

— Что вы на это скажете, друзья? — задал Цицерон вопрос, когда жена ушла продолжать обряды, посвященные Доброй богине.

— Теренция — женщина умная. Ты сам, говорил, что часто пользуешься ее советами. Не вижу причин, чтобы отвергать их и на этот раз, — уверенно ответил Квинт.

— А что думает Публий?

— Однажды Рим спасли гуси, сегодня это вознамерились сделать женщины. То, что нам предложила Добрая богиня, не совсем законно, но, по-моему, правильно. Хотя я не ожидал от Доброй богини такой кровожадности.

Отец отечества

Первым на ростры поднялся Цицерон. Его властолюбивая жена приложила немало усилий, чтобы на заседание Сената явился Юпитер, мечущий гром и молнии, а не мягкий, добродушный человек, каким, в сущности, и был Цицерон. Он заготовил великолепную, не оставляющую от заговорщиков камня на камне речь, понравившуюся даже его Теренции, которой обычно трудно угодить.

С высоких ростр консул окинул взглядом собравшихся сенаторов, и увиденное удручило его. Холеные лица римских патрициев были обращены к консулу, но в их взглядах великий оратор не нашел ожидаемой поддержки и симпатии. Сенаторы смотрели на консула, как смотрит путешествующий господин на раба, починяющего его коляску, с единственной мыслью: «Скорее бы ты закончил».

Для потомственных сенаторов, ведущих свои роды едва ли не от основания Рима, Цицерон оставался простым выскочкой. Он был первым в семье, получившим консульское звание, а этого мало для того, чтобы стать своим среди людей, имеющих за спиной десятки предков-консулов. Ни высокая должность Цицерона, ни острый ум и ораторский талант, ни заслуги перед отечеством — ничто не смогло сломить римскую гордыню. Оттого и нелегко было консулу отправлять на смерть римских патрициев.