Марк Аврелий

Когда-то привычные слова, а теперь ученая редкость. Так же имена прославленных ныне людей нынче некоторым образом — забытые слова: Камилл, Цезон, Волез, Дентат; а там, понемножку, и Сципион с Катоном, затем и Август, потом Адриан, Антонин… И это я говорю о тех, кто, некоторым образом, великолепно просиял… Вздор все это. Так что же есть такого, ради чего стоит усердствовать? Единственно справедливое сознание, деяние общественное и разум, никогда не способный ошибаться, и душевный склад, принимающий все происходящее как необходимое, как знакомое, как проистекающее из того самого начала и источника.

Марк Аврелий. Размышления, IV, 33[6]

Полтора века истории

По официальной римской хронологии, считавшейся от мифического основания Города Ромулом, Марк Аврелий родился 26 апреля 874 года. В нашем летоисчислении эта дата соответствует 121 году н. э. Чтобы точнее соотнести ее с течением римской истории, скажем, что это был сто сорок восьмой год Империи, основанной Августом: 16 января 27 года до н. э. Октавий, внучатый племянник Юлия Цезаря, взял себе новое имя и на дымящихся руинах Республики установил новый режим. Природа этого режима была неопределенной, конституции не существовало, но он казался вечным. Государство возглавляли уже пятнадцать Цезарей — вернее одиннадцать, если не считать эфемерных носителей этого титула, обладателями которого становились отныне все правители. Одни из них были лучше, другие хуже; иногда их власть раздувалась сверх всякой меры, иногда правители вели себя очень скромно. Пресеклись уже две династии: Юлиев-Клавдиев (от Августа до Нерона, 27 г. до н. э. — 68 г. н. э.) и Флавиев (Веспасиан и его сыновья — Тит и Домициан, 68–96 г. н. э.). Вакуум, оставленный падением второй династии, которая, в свою очередь, утвердилась на развалинах первой, заполнила новая, которую в 121 году представлял Адриан. Прямой преемственности между всеми тремя вовсе не было.

В общем, фундамент у здания был солидный. Его архитектор Август оказался очень умелым; ему непрестанно воздавали хвалу. Наследники принимали его имя как залог благоденствия и зорко следили, чтобы поклонение ему не прекращалось повсеместно. Более того: только его имя они и почитали, делая все возможное, чтобы стереть из памяти людей или опорочить имя его непосредственного предшественника, в то время как сами вовсе не блистали добродетелями. В Риме не знали, что такое прогресс. Адриан был всем обязан Траяну и все делал наперекор ему. Но каков бы ни был по природе государь, будь он гениален, тщеславен или безумен, природа системы, налаженной Августом, пересиливала все — очевидно, потому, что была задумана в согласии с природой вещей. Поэтому надо вернуться к эпохе основания Империи: иначе нельзя понять политический, экономический и нравственный строй общества, при котором у сенатора Анния Вера III родился сын по имени Марк.

Когда умирала Республика (44–27 гг. до н. э.)

В результате убийства Цезаря, совершенного в Мартовские иды 44 года, образовалась пустота, заполнить которую преступникам было не под силу. Если Брут и Кассий думали восстановить Республику, уничтожив ее убийцу, то это были пустые мечты. Может быть, они хотели, чтобы не сбылась мечта Цезаря, но и это было неосуществимо. Никто никогда так и не смог сказать, что именно задумывал божественный Юлий и задумывал ли что-нибудь вообще. Понятно, что он хотел занять место, подобающее его необычайным способностям, а для этого надо было убрать старую элиту Города. Цезарь стал пожизненным диктатором, но собирался ли он, как подозревали, стать царем и основать монархию эллинистического типа со столицей в Риме или в Александрии?

Если он действительно вынашивал такие планы, то в глазах всякого истинного римлянина заслуживал смерти. После изгнания Тарквиниев все потомки Капитолийской волчицы инстинктивно ненавидели царей. Они были не против временного или даже пожизненного единовластия[7], но не переносили мысли, что такая власть может быть наследственной, стать чьим-то личным достоянием. Мы никогда не узнаем, справедливо ли Цезарю вменяли эти намерения. Некоторые думают, что он и сам не понимал, куда шел. Как ни велик был его гений, время, чтобы Рим получил институты, соответствовавшие его новой всемирной роли, еще не пришло.