Эти перемены и могут нарушить правильную передачу образов. Если облик Марка Аврелия дошел через века неизменным, если его «Размышления» всегда казались актуальными и животворными — то это потому, что его стиль чрезвычайно выразителен, а мысль убедительна.
И его секрет не стоит искать далеко. Он в искренности постановки вопросов нравственности, который ясен уже на самом первом уровне. Автор не блуждает, а постоянно идет по собственному следу, употребляя все средства прямой и настоятельной диалектики. Он не заботится о блеске, иногда повторяется, но если взглянуть поближе, то каждое новое доказательство одной и той же идеи привносит что-то свое, нажимает на какую-то новую точку. Никакие рассчитанные эффекты не увлекли бы читателя больше, чем эта спонтанная речь, которая хочет отнюдь не понравиться, а принудить к согласию.
Конечно, Марк Аврелий не мог избавиться от влияния своих многочисленных наставников. Фронтон и Герод Аттик тяжелой рукой вбили в него правила софистики, в частности, постоянное употребление сравнений. От них он перенял некоторые недостатки, например, тот, в котором упрекает его Жюль Ромен: «Ни одной фразы без редкого или трудного, во всяком случае чуждого общему употреблению слова». Но скорее здесь надо усматривать скрупулезное стремление к точности. «Осознавать, что говорится — до единого слова… Уловить обозначаемое» (VII, 4) — такая точность велит автору докапываться до корней слов и не бояться архаизмов, которые ввел в моду еще Адриан. Впрочем, изысканность, которую мы видели в переписке с Фронтоном, исправляется под влиянием Рустика: «Отошел от риторики, поэзии, словесной изысканности… письма я стал писать простые, наподобие того, как он писал моей матери из Синуессы…» (I, 7).
Может быть, он не во всем следовал урокам простоты Рустика, но уж точно от него он получил книгу Эпиктета, а через нее — сильнейший отпечаток этого мэтра стоицизма. Здесь мы не будем перечислять позиции философского учения, взятые Марком Аврелием у Эпиктета: тогда пришлось бы дойти до истоков системы (ведь Эпиктет тоже не был ее создателем). Стоическая философия в Риме утратила трансцендентность, довольствовалась самой общей метафизикой, откуда выводила до предела упрощенные правила личного поведения. Это поведение подчинялось нескольким предписаниям здравого смысла, но еще требовалось, чтобы они возобладали над всеми блужданиями чувств и ума. Человека следовало не увлечь радужными перспективами, а кратчайшим путем ввести внутрь самого себя, чтобы там он встретил наилучшего вождя — «гения» своей личности.
Чтобы центр тяжести личности вернулся в собственную природу, где человек почувствует согласие со всеобщей природой, Эпиктет призывает к экономии — средств, устремлений, желаний и слов. Его поучения — перечень нарочито неискусно изложенных практических рецептов. Мы словно читаем пособие по правильному образу жизни (избегай ходить по театрам, будь благопристоен за столом, не смейся слишком громко, любовью занимайся с умеренностью и т. д.), но ясно видно, что внешнее поведение — гарантия душевного здоровья. Сравнения Эпиктета тоже банальны — кувшин, сандалии, сковородка, лук и тому подобное, — но они делают общедоступной мораль, которая все равно остается аристократической. Бывший раб поработал хорошо: новому императору оставалось только идти следом за ним, пользуясь собственным стилем.
Правила этого стиля те же: обращаться к читателю, много раз загружать одну мысль, заключать ее в возвышенные или обыденные сравнения, в строгие дилеммы, негодовать и тут же протягивать руку. Но природа Марка Аврелия побеждает условности, под ними бурлит жар, поминутно сталкивая автора с избранной позицией невозмутимости. Язык сердца не может быть сдержанным; сила и обилие образов ослепляют, как ни хочет писатель сделать их тривиальными.
В глазах мелькают пчелы, муравьи, бараны, реки, горы, алмазы, мешки и сундуки — всегда неожиданные, но искусно примененные. Прямые обращения докучали бы, не будь они выражением глубокого отчаяния: «Глумись, глумись над собой, душа!», «Поспешай же к цели», «Так что же ты тут делаешь, представление?» …Не будем видеть в этих обращениях простые школьные упражнения, а спросим себя: не выражалась ли здесь мысль Марка Аврелия самым непосредственным образом, если угодно — в первородном состоянии? «Размышления» написаны в эпоху господства риторики, когда литературные произведения диктовались и предназначались для публичного чтения, и сами они — мысли автора вслух. Если бы не было так, его политических и философских достоинств не хватило бы, чтобы сделать книгу цитатником, которым привыкли пользоваться даже многие наши современники. Конечно, здесь нечто большее, чем прямое действие гения, загадочная производная стиля…
ИЛЛЮСТРАЦИИ