Марьина роща

всегда находила я ее погруженную в задумчивость. Иногда, вечернею порою, она сидела на скате горы и пела прекрасные твои песни; иногда с прискорбием останавливалась на берегу источника; но чаще всего приходила к реке смотреть на отдаленную твою хижину. Суровость витязя Рогдая приводила ее в трепет: он любил ее страстною любовию, но самая нежность его имела в себе что-то жестокое. Простодушная Мария, которой слова и взоры всегда согласны были с тайным расположением сердца, ответствовала на любовь его одною тихою покорностию: она подходила к нему только тогда, когда он сам приказывал ей приблизиться; не смела к нему ласкаться, а только с смирением принимала его надменные ласки.

Увы, несчастная Мария, которая прежде была так весела и резва, которая прыгала от удовольствия в кругу игривых своих подруг, Мария почти никогда уже не улыбалась, и в самой улыбке ее изображено было душевное прискорбие. Рогдай заметил ее тоску; часто с видом угрюмого подозрения устремлял он свои взоры на бледное лицо Марии: она содрогалась и потупляла глаза свои в землю. Часто хотел он спросить ее о причине такой непрерывной унылости, начинал говорить и уходил, не кончив вопроса, - и что могла бы отвечать ему Мария? Прошло три недели. В одно утро (мы сидели вместе с Мариею и низали жемчужное ожерелье для ее матери) приходит он в ее светлицу. "Мария, - говорит он, - послезавтра мы едем в Киев: будь готова". Мария побледнела; руки ее опустились, хотела отвечать, и слезы побежали из глаз ее ручьями.

"Что это значит?" - загремел ужасным голосом витязь. Мария схватила его руку (в первый раз позволила она себе такую смелость). "Ради бога, воскликнула она, устремив на него умильный взор, - пробудь здесь еще один месяц, один только месяц; дай мне познакомиться с печальною мыслию, что я должна расстаться с своею родиною, навсегда покинуть свою мать, моих подруг, мои отеческие поля и рощи". Прижавши прекрасное лицо свое к руке ужасного витязя, она орошала ее слезами. Какое сердце могло бы ве тронуться умоляющим стенанием Марии? Несколько минут молчал суровый Рогдай: в сумрачных взорах его блеснуло чувство. "Не могу отказать тебе, Мария, - отвечал он, смягчивши голос, - мне сладко тебя утешить. Согласен, еще на месяц остаюсь в этих местах; но, Мария, - тут устремил он на нее подозрительный взгляд, - ты худо отвечаешь на страстную мою любовь: горе тебе, если не одна привязанность к матери, подругам и отчизне удерживает тебя в этом месте". Он удалился. Мария посмотрела на меня и не сказала ни слова: мы обе вздохнули.

Прошло еще две недели - самые печальные для бедной Марии.

Она старалась удалить от себя воспоминания об Усладе, но всякую минуту против воли своей думала: "Он скоро возвратится, он придет отдать мне свою душу, исполненный сладкой надежды, исполненный прежней любви, а я..." Она томилась в тоске и слезах и не могла утаить ни тоски, ни слез своих от Рогдая; он видел ее печаль - но он молчал, и грозные взоры его час от часу становились мрачнее; страшная ревность свирепствовала в его сердце. "Мария, - говорил он иногда, устремив на нее пристальное око, - душа твоя неспокойна, совесть тебя обличает: взоры мои тебе ужасны. Мария, восклицал он иногда громозвучным голосом, от, которого несчастная цепенела, - я люблю тебя страстно...

но горе, если ты меня обманула!"

Наконец наступило время твоего возвращения, и бедная Мария совсем потеряла спокойствие. Увы! она боялась ужасного Рогдая, боялась твоего милого присутствия, боялась собственного своего сердца: малейший шорох заставлял её содрогаться. Она не хотела, она страшилась тебя увидеть; но, Услад, несмотря на то, как будто ожидая тебя, не отходила она от окна своей светлицы, по целым часам просиживала на берегу Москвы, устремив неподвижные взоры на противную сторону реки, туда, где видима соломенная кровля твоей хижины. В одно утро - это случилось на другой день после твоей встречи с пастухом нашего села - навещаю ее, нахожу одну, печальную по-прежнему, на берегу Москвы, на том же самом месте, на которое приходила она и вчера, и всякий день; сказываю, что тебя видели накануне; что ты, узнавши о ее замужестве, не захотел войти в деревню; что ты удалился неизвестно куда. Мария заплакала. "Ангел-хранитель, сопутствуй ему, сказала она, - пусть будет он счастлив; пускай, если может, забудет Марию". Она устремила глаза на небо. Мы стояли тогда на самом том месте, где волны образуют мелкий залив; разливаясь по светлым камешкам, с тихим плесканием - одна волна прикатилась почти к самым ногам Марии рассыпалась - что-то оставила на песке - я наклоняюсь - вижу пучок увядших ландышей, перевязанных волосами, - подымаю его, показываю Марии: боже мой, какие слова изобразят ее у"сас! Казалось, что грозное привидение представилось ее взору, волосы поднялись на голове ее дыбом, затрепетала, побледнела. "Это мои волосы, - воскликнула она. - Услада нет на свете: он бросился в реку". Она упала к ногам моим без памяти. В эту минуту показался Рогдай: