Маримба!

Катька растет и хорошеет. С Тимошей насмешливо здоровается. Почему насмешливо? Пока не знаю. Думаю, ни почему, просто мальчики вызывают интерес, который лучше всего спрятать от самой себя в иронию и насмешку.

Сима хромает, но на дачу ездит. Помогает детям с прополкой, с растущим малышом – у Тимоши за это время появился младший братик, как две капли воды похожий на того маленького Тимошу, с которым когда-то дружила Катька, только смелый и общительный.

– Пливет! – кричит он нам с Катькой через забор, а Тимоша краснеет и отворачивается.

Сад мой так и не преодолел свою природную примитивность, розы растут как чертополох, так же уверенно и независимо, дорожек у нас по-прежнему две – до бани и до рукомойника, а сорняки, если они хорошо пахнут и красиво цветут, принципиально не косятся. И сорняками не считаются. Ромашка, колокольчики, сурепка, зверобой, дикая гвоздичка – разве это сорняки? Это прекрасные луговые цветы, которые можно собирать в букеты и дарить друг другу. Я – Катьке, Катька – мне…

Старые треники правят себе нашим товариществом как и прежде. Шушукаются, ковыляют друг к другу с загадочным видом, с папочками под мышками. Купили компьютер, хороший. Чтобы как положено считать общественные деньги и налоги. Теперь все только через программу Excel! С которой треники, вероятно, и разбираются, собравшись вечерком на участке у кого-нибудь из них, закурив свои вонючие серые папироски и хитровато оглядываясь на гуляющих дачников.

А начальники помойки живут себе и живут. Наверно, любят друг друга, раз живут вместе. Зимой ведь они совсем одни, вдвоем на много километров. Пристроили к дому один сарайчик, другой. Из другого торчит труба – банька, стало быть. Кроликов больше не разводят. Разводят теперь кур. Спозаранку кричит их петух. Очень приятно, по-деревенски. Слышишь сквозь сон, понимаешь – лето, дача, никуда спешить не надо… И спишь дальше.

За верную службу старые треники расщедрились, наняли бригаду молдаван, закупили доски, и те за месяц пристроили огромную теплую веранду к Саниному дому. И широкое, парадное крыльцо. На него поутру выходит Шурочка, подбоченивается и оглядывает свой прекрасный сад, в который она за несколько лет превратила бросовую землю у помойки.

Березы Саня пока больше не рубит. Но каждый раз, приезжая после долгого отсутствия на дачу, я со страхом выглядываю издали свои березы за околицей. На месте? На месте. Стоят, куда им деться. Растут, здоровеют. Такой пока у них возраст. Они еще юные, лет двадцать – двадцать пять. Для берез совсем не срок. Еще кто-то по весне берет у них сок – сок молодой, свежий, сладкий, наверно. Как-то мы увидели на одной из берез несколько сильных, варварских надрезов. Катька сбегала, затерла их варом. Хотели мы даже запрещающую табличку повесить, но не до табличек нам было той осенью – провожали мою маму туда, откуда не прислать ни привета, ни весточки.

Жизнь продолжается. Главное, чтобы в ней были цветы, березы, чтобы каждое утро без устали кричал петух, призывая новый день, чтобы ездила моя старая вездеходная машина, чтобы держался башмак на крыше сарайчика и не давал дождю залить нашу верную косилку, чтобы не падала труба на бане и соседи Толя с Галей не погорели вместе с нашей баней. Чтобы Катька, выбирая себе друзей, до последнего верила в них и видела в них что-то глубоко запрятанное внутри, хорошее, ценное.

– Мам, – неожиданно спросила меня однажды Катька. – А ты не знала, что Саша вот такая?

– Какая?

– Ну… Вот такая. Начальница помойки.

– Нет.

– Ты думала, она – хорошая.

– Да.

– И я так думала. Мышат нам вышивала, домик…

– Да.

– А давай, знаешь, как будто та Шурочка осталась – там? – Катька посмотрела на меня.

Я поняла, что хочет сказать. Там, где была жива моя мама и все обещала приехать на дачу. И сердилась на нас, потому что мы ждали, а она не ехала, боялась споткнуться и упасть на наших лужайках с земляникой и растущими в траве розами. Где Катька была маленькой, худенькой, еще не фигуристой, не красоткой, играла в куклы и в магазин, с хохотом гоняла на велосипеде с Тимошей. Где Сима никак не могла вставить себе зубы – копила деньги по рублику, но зато еще не хромала. Где я была моложе, где я еще ждала по воскресеньям Катькиного папу – вдруг заедет, дровишек нарубить, накормлю его, полюбуюсь им, нездешним, не нашим уже…

Там.

– Там было хорошо, Катюня. Ну и здесь, у нас, сейчас, тоже неплохо, правда?

– Конечно! – с энтузиазмом согласилась Катька. – Я тебе во всем помогаю. Собаку больше не прошу. Ре верхней октавы с легкостью пою. Вот, лауреатом стала… Столько роз во дворе выросло. Как они растут у нас, да, мам? Как петрушка!

– Как укроп, – согласилась я.

– Да. Сейчас лучше, мам. И помойка – новая, красивая, красная. Я вообще даже таких помоек никогда в жизни не видела.

– Если честно, Катюня, я тоже. Ни помоек, ни начальников помоек я таких больше нигде не видела.

– Смеешься?

– Смеюсь. Так гораздо веселее жить.

* * *