Маримба!

Остальные молчали. Нет смысла вылезать. Только сделаешь хуже своему чаду. Поперек учителю лучше ничего не говорить. А вдруг затаится и будет отыгрываться на ребенке, да так, что ты никогда и ничего не докажешь? Я сама, скажем, отлично знающая английский, могу подсказать, какие три предложения надо дать на перевод, чтобы в каждом была ошибка. Потому что правило двойственное. А у детей, учащихся по системе тестирования с вариантами 1, 2, 3 – выбор жесткий. Или 1, или 2, или 3.

На собрание как раз пришла крупная, постоянно смеющаяся учитель английского. Я слушала, слушала, как она непонятными, обтекаемыми фразами вроде ругала, а вроде и не ругала нашего записного оболтуса, клоуна и безобразника, симпатичного, одинаково любимого девочками и учительницами Сеню Кустовского.

– Сеня, конечно, любит побаловаться… – разливалась учительница, и мягкие пухлые мешочки на ее лице складывались в приятную, крайне доброжелательную моську. – Но он же очень талантливый! Он же яркий ребенок!

В шестом классе, помогая девочкам наряжаться к выступлению на новогоднем празднике, Семен, не стесняясь меня, взяв баллончик с серебряным лаком и показывал такое неприличное, что мне, взрослой женщине, два раза побывавшей замужем, стало душно и тошно. Зачем им заячьи ушки, зачем веселые сценки из жизни Деда Мороза и Снегурочки? Они говорят на другом языке, эти шалуны-матерщинники. У них в голове другой мир. И нет ограничителей, предохранителей. И все это тащится из замученного гормональной перестройкой подсознания в каждодневную жизнь. В обычный разговор с одноклассниками. В рисунки, которыми они себя развлекают на тоскливых уроках химии и истории. В матерные комплименты, которые они делают понравившимся им девочкам. В грубые, откровенные, грязные просьбы, с которыми мальчики обращаются к одноклассницам письменно – они где-то это видели, где-то смотрели…

– Хороший, хороший мальчик, но шалун! – подытожила учительница. – Тесты написали прилично, молодцы. Вот только Катя что-то… – Она со светлой улыбкой повернулась ко мне. – Ну что же она так? Я ей поставила четверку.

– Мне, в принципе, все равно, – ответила я. – Статус отличника очень тягостный.

Я услышала хмыки других родительниц, но даже не стала оборачиваться, смотреть, кто именно хмыкнул. Какая разница? Катя раздражает, и больше родителей, чем детей. Детям с ней весело, тепло и – полезно. Взрослые же видят лишь одно – есть девочка, которая всегда все знает, может, успевает. При этом поет-танцует, уроки делает вечером за два часа… Почему? Почему так? Как ей это удается? Непонятно, выходит за рамки, и это естественным образом сердит.

– С одной стороны, слава бежит впереди отличника, с другой – он каждый день должен ее подтверждать. Иногда это бессмысленно и невозможно, – сказала я скорее для самой себя.

– No gain without pain![1] – проговорила англичанка, подмигнув мне, – она отлично знала, что языком я владею не хуже ее.

Я в ответ тоже подмигнула, и все же спросила наивную учительницу:

– А почему за одинаково выполненное задание один ученик получает пять, другой четыре. Почему?

– Какой ученик? – улыбнулась еще шире учительница. – Ваша Катя? Так я же говорю – она необыкновенная девочка! У нее такие возможности! Для кого-то это – потолок, а Катя может гораздо лучше. Поэтому я ей четверку и поставила.

– Но разве это справедливо? – бесполезно спросила я.

– А жизнь вообще несправедлива. Разве вы не знали?

Что мне сказать учительнице? Что жизнь такова, какой мы ее видим? Это неправда. Что жизнь такова, какой мы ее делаем? Это тоже неправда. Один делает, другой портит, третий взрывает. Я вижу жизнь прекрасной, радуюсь и учу радоваться Катьку, а потом мы сталкиваемся с реальностью и, совершенно растерянные, стоим и не знаем, как нам жить дальше в нашем нами же и придуманном мире. Мы видели друзей вокруг, а они оказались равнодушными или предателями, мы верили и любили, а оказалось, что надо было запереться в своей маленькой крепости и защищаться от врагов…

Хорошо, что такие моменты проходят, как однажды все-таки проходит московская зима, в середине которой начинаешь жалеть, что принадлежишь к великой нации, расселившейся по бескрайней равнине, расположенной слишком далеко от тропиков, экватора и теплых морей.

– Мам, сходи к химозе, – попросила меня Катька еще в конце осени.

– Что спросить?

– Спроси, почему она такая.

– Хорошо. Еще к кому сходить?

– К математичке.

– Что спросить? Почему она такая?

Катька засмеялась. Это бесполезно. Крайняя степень самодурства и безнаказанности не лечится. Они – такие. Их правду не изменить и не оспорить.

Началась зима. Я смотрела-смотрела на то, как Катька по воскресеньям сидит с олимпиадными задачками, которые даются им вместо обычных, рядовых, легко решаемых, сидит и сидит – вместо того, чтобы гонять на лыжах в Серебряном Бору… Я попыталась пару раз ей помочь. Сама засела, пару раз столкнулась с задачками, в которых при печати закрались ошибки, и они не решаются… «Какого черта!» – подумала я и пошла к математичке.