Мария — королева интриг

Король Карл упростил ситуацию. Раздевшись, он выставил всех за дверь и закрыл ее на семь (семь!) засовов, запретив будить его, и лишь в семь часов (довольно поздно для человека, привыкшего вставать в пять утра!) эти самые засовы брякнули, открываясь. В дверях стоял Карл, улыбающийся и в прекрасном настроении, в то время как Генриетта-Мария была вся розовая от смущения. Начало брака было успешным. Позже все весело отправились в Лондон, однако в Грейвсенде настроение несколько упало при посадке на королевское судно, которое должно было доставить молодоженов в самое сердце столицы. Была ужасная погода, но, хуже того, стало известно, что за прошедшую неделю сто человек умерли от чумы. К всеобщему удивлению, маленькая королева нисколько не испугалась.

— Куда бы вы ни пошли, мой милый сир, я пойду с вами, — сказала она, протягивая ему руку, которую он поцеловал. — С нами ничего не сможет случиться. Я разделю с вами и беды, и радости.

Все зааплодировали такой смелости. Этой пятнадцатилетней девочке, собиравшейся короноваться, и впрямь храбрости было не занимать: то была достойная дочь Генриха IV. Тогда Карл распорядился открыть выход на палубу, и они, одетые оба в зеленый атлас, расшитый золотом и жемчугами, стоя на носу судна, поднялись вверх по Темзе, приветствуя всех, кто, несмотря на дождь, собрался на берегах и многочисленных мелких суденышках, принесенных приливом. Напротив Тауэра ударили пушки, сторожевые корабли дали ответный залп, и так они добрались почти до самого Датского дома, названного в честь Анны Датской, матери Карла, так как здесь располагалась ее любимая резиденция. По приказу короля Иниго Джонс отреставрировал его для молодой королевы. Здесь она должна была оставаться до следующего дня, когда во дворце Уайт-Холл брак будет утвержден парламентом и объявлен законным и официально свершившимся, после чего Датский дом будет милостиво предоставлен в распоряжение Шеврезов на все время их пребывания в Англии. Однако из-за чумы они также смогут жить и в замке Ричмонд.

В тот вечер во дворце был праздничный ужин, а затем бал, где Мария, не имея более в соперницах Анны Австрийской, затмила своим блеском всех прочих дам, чем тотчас нажила себе нескольких врагов, начиная с леди Карлайл.

Жена посла была восхитительным созданием, перед шармом которого Бекингэм не сумел устоять. Она считалась его почти официальной любовницей, и если столь внезапная страсть возлюбленного к французской королеве нисколько ее не смущала, ей было сложно пережить дружбу и сообщничество, связывавшие его с мадам де Шеврез. Миледи немедленно попыталась ее дискредитировать, но, сказать по правде, не слишком в этом преуспела: с самого своего приезда сумасбродная герцогиня оказалась в большой моде и собрала немало голосов в свою пользу.

Чего, к несчастью, нельзя было сказать о Генриетте-Марии.

На другой день после праздника в Уайт-Холле Карл повез ее из Лондона в свой великолепный замок Хэмптон-Корт на Темзе, и там ситуация начала с каждым днем ухудшаться стараниями Бекингэма, который никак не мог пережить свой оглушительный провал в истории с Анной Австрийской. В его фантазиях так живо рисовалась заманчивая картина, на которой французская королева находилась целиком во власти его чар и вмешивалась в политику королевства в соответствии с его идеями и указаниями, что он без конца винил во всем Людовика XIII и Ришелье и все больше не любил все французское, включая и бедную Генриетту-Марию.

Стараясь стереть из сознания короля Карла ужасное впечатление, оставленное условиями брака, принятыми послами и им самим, герцог открыто обвинил кардинала Ришелье в некоторой фальсификации договоренностей и в их очевидном нарушении, так как Генриетту-Марию сопровождало гораздо большее число священников, чем было предусмотрено. И если у нее не посмели забрать монсеньора де Ла Мот-Уданкура, то большую часть других довольно быстро отправили назад через Ла-Манш. Одновременно французские дамы, главным образом мадам де Сен-Жорж и мадам де Сипьер, были заменены матерью, женой и племянницей Бекингэма… Маленькая королева, сперва удивленная, потом огорченная, начала потихоньку интересоваться причинами такого остракизма, потом стала плакать и, наконец, возмутилась. Достойная дочь Генриха IV, она потребовала объяснений, в которых ей отказали. Будучи английской королевой, она должна была привыкать к обычаям и нравам королевства и радоваться тому, что ей позволено иметь католического капеллана и молиться, как ей хочется. Медовый месяц оказался коротким и даже обагренным кровью: вместо того чтобы освободить католиков, преследуемых за веру, Бекингэм велел казнить некоторых из них.