– Право, Паша не любезен, – сказала тетя Леля, услыхав, в чем дело.
Тогда, стараясь не смеяться, я подошла к Паше и прочла ему внушение сухим и оскорбленным тоном, но так как у него были слезы на глазах, а я боялась рассмеяться, то я ушла, чтобы не нарушить смехом произведенного впечатления.
Трудно было двигаться, и мы едва добрались до нашего отделения.
Мне приятно было видеть толпу после деревни, и я подошла к окну. Давка, крик… Но вдруг меня поразили молодые мужские голоса, которые лучше и чище женских. Они пели церковную песнь, и могло показаться, что это хор ангелов. Это были архиерейские певчие, певшие на молебне за волонтеров.
Все обнажили головы, и у меня захватило дыхание от этих звучных голосов и этой божественной гармонии. Когда молебен кончился, я увидела, как все машут шляпами, платками, руками, и с блестящими от одушевления глазами, тяжело дыша, я могла только прокричать «ура!», как кричали другие, и плакать, и смеяться.
Крики продолжались несколько минут и замолкли только тогда, когда тот же хор запел «Боже, царя храни!».
И Государь оставляет в покое турок! Боже!
Поезд тронулся среди неистовых «ура!».
Я обернулась и увидела Мишеля, который смеялся, и папа́, который кричал: «Дурак!» Это вместо того, чтобы кричать «ура!».
– Папа, Мишель! Да как же можно! Кричите же! Из чего вы созданы, Господи!
– Вы не прощаетесь со мной? – спросил Паша, не переменивший своего решения и весь красный.
Поезд уже тронулся.
– До свидания, Паша, – сказала я, протягивая ему руку, которую он схватил и молча поцеловал.
Мишель играет роль ревнивого и влюбленного. Я наблюдаю за ним, когда он слишком долго на меня смотрит, потом бросит свою шляпу и уйдет взбешенный. Я наблюдаю за ним и смеюсь.
Вот и снова в Полтаве, в этом гадком городе. Харьков более знаком мне: я провела там целый год перед отъездом в Вену. Я помню еще все улицы, все магазины и сегодня на станции узнала даже доктора, который лечил бабушку. Я подошла к нему и говорила с ним.
Он был удивлен, увидев меня взрослую, хотя дядя Николай уже обращался ко мне при нем.
Мне хочется вернуться
Сегодня утром Поль привел ко мне маленького Степу, сына дяди Александра. В первую минуту я его не узнала. Я не обратила внимания на большее или меньшее удовольствие, которое доставило отцу присутствие одного из Бабаниных, и занялась миленьким мальчиком.
Наконец отец поехал со мной к полтавской знати.
Прежде всего, мы были у губернаторши. Губернаторша – светская женщина, очень любезная, что можно сказать и о губернаторе. У него было «собрание», но он вышел в гостиную и сказал отцу, что никакое собрание не может помешать ему посмотреть на такую очаровательную барышню.
Губернаторша проводила нас в переднюю, и мы отправились к другим порядочным людям.
Мы были у вице-губернатора, у начальницы института для благородных девиц, у m-me Волковицкой, дочери Кочубея. Потом я взяла извозчика и отправилась к дяде Александру, который здесь в гостинице с женой и детьми.
Ах! Как хорошо быть у своих! Не боишься ни критики, ни сплетен… Может быть, семья отца кажется мне холодной и злой по сравнению с нашей, где все замечательно дружны, согласны и любят друг друга.
В разговорах о делах, о любви, о сплетнях я провела очень приятно два часа, по прошествии которых ко мне начали являться посланные от отца. Но так как я отвечала, что еще не расположена уезжать, то он приехал сам, и я промучила его еще полчаса, копалась, искала булавки, мой платок и т. д.
Наконец мы уехали, и, когда мне показалось, что он успокоился, я сказала:
– Мы сделали большое невежество.
– Какое?
– Мы были у всех, кроме m-me М., которая знает maman и знала меня ребенком.
Последовал целый разговор, окончившийся отказом. Когда губернатор спросил меня, сколько времени я пробуду у отца, я сказала, что надеюсь увезти его с собой.
– Ты слышала, что сказал губернатор, когда ты сказала, что собираешься увезти меня? – спросил мой славный родитель.
– А что?
– Он сказал, что на это нужно разрешение министра как предводителю дворянства.
– Ну, так хлопочите скорее, чтобы ничто не могло задержать нас.
– Хорошо.
– Так вы едете со мной?
– Да.
– Серьезно?
– Да.
Было более восьми часов, в карете было темно, и я могла говорить, не боясь вмешательства моего несносного лица.
Я все еще продолжаю быть довольной; похвалы губернатора и губернаторши еще возвысили меня в глазах отца.
Впечатление, производимое мною, льстит его самолюбию; я и сама не сержусь на то, что говорят: «Вы знаете, дочь Башкирцева замечательная красавица». (Эти бедные дураки ничего, значит, не видали!)
В ожидании моей будущей известности я хожу на охоту в мужском платье, с ягдташем через плечо.
Мы отправились в шарабане – отец, Поль, князь и я – около двух часов.