Эти ученические треволнения мне надоедают, раздражают меня, несмотря на все мои рассуждения. Я действительно с нетерпением жду того времени, когда обгоню их всех!
Я заказала себе коляску к девяти часам и в сопровождении моей demoiselle d’honneur отправилась осматривать соборы Св. Филиппа, Св. Фомы Аквинского, Парижской Богоматери. Я взобралась на самый верх, ходила на колокольню, точно какая-нибудь англичанка. Что действительно очаровательно в Париже, так это «старый Париж»; и, живя здесь, можно чувствовать себя счастливым только при условии не видеть всех этих бульваров, Елисейских Полей, всех этих новых
Осматривали Академию художеств. И право, просто хоть плачь! Почему я не могу учиться там? Где еще можно найти такое преподавание, как тут? Если я когда-нибудь буду богатой, то создам школу для женщин.
Моя живопись идет лучше, а рисунок с натуры очень хорош. Т.Т. судил конкурс; первая Бреслау, вторая я. Словом, я должна быть довольна.
Сегодня утром, разговаривая в углу с Робером-Флери о картонах для моей скульптуры, я слушала его, как ребенок, с видом наивной девочки, меняясь в лице, не зная, куда девать руки; продолжая разговор, он не мог удержаться от улыбки, и я тоже, при мысли, что от меня пахнет свежей фиалкой, что мои волосы, от природы волнистые, сухие и мягкие, очаровательно освещены, а руки мои, в которых я что-то держала, лежат в красивой позе… Бреслау говорит, что моя манера браться за вещи удивительно красива, хотя мои руки и не могут быть названы классически красивыми. Но нужно быть художником, чтобы оценить эту красоту. Буржуа или какие-нибудь светские люди не обращают внимания на манеру браться за вещи и предпочтут руки пухлые и даже толстые моим рукам.
От десяти до одиннадцати часов я успела прочесть пять газет и два выпуска Дюрюи.
Есть в мире нечто истинно прекрасное, антично прекрасное: преклонение женщины перед превосходством любимого человека должно быть лучшим удовлетворением для самолюбия возвышенной женщины.
Робер-Флери был у нас сегодня вечером. Совершенно напрасно было бы повторять вам все те ободрения, которыми он меня осыпал после долгого урока: если все, что говорят обо мне эти господа, правда, вы уже знаете (в то время, когда будете читать меня), какого мнения обо мне следует придерживаться.
Но как бы то ни было, это положительно приятно – видеть, что вас принимают до такой степени всерьез. Я глупа… Я преисполнена величайшими надеждами, а когда мне говорят это, я точно и не подозревала этого и не знаю, куда деваться от радости! Я удивляюсь и ликую, как какой-нибудь невероятный урод, узнавший о любви прекраснейшей из женщин.
Робер-Флери – чудный профессор. Он ведет вас шаг за шагом, так что вы сами ощущаете прогресс в своих работах. Сегодня вечером он говорил со мной, как с ученицей, которая хорошо разучила гаммы и которой поэтому можно разрешить перейти к какой-нибудь пьеске. Он как бы приподнял уголок занавеса и показал более широкий горизонт. Этот вечер будет памятным в истории моего учения.
Сегодня вечером после ванны я сделалась вдруг такой хорошенькой, что провела двадцать минут, глядя на себя в зеркало. Я уверена, что, если бы меня сегодня видели, я бы имела большой успех: цвет лица совершенно ослепительный и притом такой тонкий, нежный; чуть-чуть розоватые щеки; яркими и резкими оставались только губы да глаза с бровями… Не воображайте, пожалуйста, что я бываю слепа в тех случаях, когда я нехороша в действительности, я это прекрасно вижу; и это в первый раз после долгого времени, что я так хороша. Живопись поглощает все.
Что безобразно в жизни, так это то, что все это должно со временем поблекнуть, ссохнуться и умереть!
Бреслау написала женскую щечку так хорошо и правдиво, что я, женщина, художница-соперница, хотела бы поцеловать эту щечку…
Но… и в жизни часто случается таким образом; есть вещи, к которым не надо подходить слишком близко, потому что только испачкаешь себе губы и испортишь самый предмет.
Меня начинает пугать будущность Бреслау, мне как-то тяжело, грустно. Она уже компонирует, и во всем, что она делает, нет ничего женского, банального, нескладного. Она обратила на себя внимание в Салоне, потому что, не говоря уже о выразительности ее вещи, она не возьмет какого-нибудь избитого сюжета.
Право, я безумно завидую ей: я еще ребенок в искусстве, а она уже женщина.
Сегодня дурной день; все представляется мне в мрачном свете.
Сегодня вечером я иду еще раз послушать «Les Amants de Verone» вместе с Полем и Надиной.